Я никогда не сказал ни тебе, ни Гаю, потому что думал, что вы решите, будто она виновата. А теперь мне кажется, что это я так подумал, а вы, особенно ты, Солнце, но, может быть, и Луна, могли бы ее понять. Я хотел сохранить маму от вашего гнева, потому что гневался на нее сам.
Публий ответил:
— Мне нужно хорошенько подумать об этом. Совершенно нельзя решать все это вот так, быстро и эмоционально.
Но почему-то я, еще не вполне осознавая, к чему это приведет, решил, что Публий поддастся ей. Он ее любил, братик, и очень сильно. Думаю, отчасти дальнейшее ее поведение было вызвано именно тем, что она просила его примкнуть к заговору. Ты никогда не знал о том разговоре и тебя, должно быть, мама очень удивила. А меня — нет.
Удовлетворив свое любопытство, я пошел к себе, и об этом разговоре долгое время не думал. А теперь, милый друг, еще одно мое памятное свидание с девушкой по имени Статилия, произошедшее куда позже. Эта девушка была знатной, в отличие ото всех моих предыдущих подружек, и с ней я должен был соблюдать особую секретность. Да-да, она была дочерью Луция Статилия, того самого, который разделил с отцом его смерть. Но я, честно говоря, не знал, что они друзья.
Доченька его была той еще штучкой, яркая, зеленоглазая, с губами такой совершенной формы, что я мог процеловать их вечность и не устать. Помню, как, едва увидев ее, влюбился, и Эрот долго передавал ее рабыне мои записки.
Озорная во всем, она и нашу интрижку воспринимала с непосредственностью и энтузиазмом. Думаю, мы могли бы пожениться, во всяком случае, я когда-то этого хотел. Но после всего случившегося мы не могли друг на друга смотреть. Только раз с тех пор горячо потрахались, но после этого расплакались и расстались. Она тоже очень любила своего бедного отца.
Да ты же знаешь Статилию! Такая красивая, гибкая, смешливая. Я просил Эрота рисовать ее портрет, но он был совершенно лишен дара живописца, и получилось ужасно. Ты хотя бы помнишь ужасный портрет? Ты над ним смеялся.
Так вот, в тот день у нас с ней случился первый раз, как всегда оглушительный — о это священное чувство, когда берешь женщину, которая прежде тебе не принадлежала. Я попал к ней, забравшись на второй этаж по веревке, которую Статилия мне спустила, и почти сразу же накинулся на нее. Статилия едва сумела уговорить меня отпустить ее хоть на минутку и перейти в комнату. Я так изголодался по ней, помню прекрасно, как спазматически она сжимала бедра при каждом толчке, еще слишком тесная для меня, она кусалась и царапалась, а я вертел ее так и сяк, и гладил, и целовал и облизывал, чтобы запомнить ее солоноватый, пленительный вкус надолго. Мы не наигрались, но дух ночи уже исходил, и пришлось расстаться. Помню, когда мы еще развлеклись на прощание, она уже не стонала, а только высунув розовый смелый язык быстро-быстро дышала и улыбалась.