— Я хочу, — сказал я, решив заменить свое утверждение на позитивное. — Быть тебе сыном, а, значит, быть рядом с тобой и делать то, что тебе необходимо. Я молод и ничего не умею, но я сильный и могу заболтать кого угодно, это два единственных моих достойных качества, прими их в дар.
— Марк, Марк, Марк, — смеялся Публий. — Меньше пафоса. Значит, у тебя роман со Статилией?
— Как ты узнал?
— Точно так же, как и ты узнал то, что узнал. Ты достаточно прямодушен, вряд ли ты стал бы держать такие удивительные сведения, получив их ранее сегодняшней ночи.
— Ну да. Но послушай, ты ведь не думаешь, что я просто позволю тебе заниматься этим в одиночку? Я уже взрослый.
— Ты ребенок, Марк Антоний, — сказал Публий. — И, вероятно, останешься им на всю жизнь. Я люблю тебя именно за это.
— Но не питаешь иллюзий? — спросил я. Публий покачал головой.
— Я думаю, — сказал мне Публий. — Что тебе стоит предоставить паукам плести паутину. Я делаю то, что делаю, ради тебя и твоего будущего. Ради Луция и Гая. И ради Юлии.
— Но я тоже хочу сделать что-то ради тебя, — сказал я с отчаянием. На нас смотрели с разрисованных стен цветные звери, их глаза, казалось, светились. Я чувствовал себя загнанным в угол.
— Тогда молчи об этом, — спокойно сказал Публий. — Молчи, что бы ни случилось. Ни слова никому, ни Луцию, ни Гаю.
О маме он, знаешь ли, не упомянул.
— А я обещаю тебе, что я буду в порядке. И у нас все пойдет на лад. Особенно у меня.
Он ласково улыбнулся мне и добавил:
— Тебе не следует об этом волноваться. У нас есть очень влиятельный покровитель.
Теперь я думаю, что он имел в виду Красса.
— В любом случае, — сказал Публий. — Я почти уверен, что все пройдет хорошо. И тебе тоже не стоит переживать. Просто держи язык за зубами.
И я держал его за зубами, причем очень долго, еще много лет после смерти Публия. Я даже тебе говорю (пишу) об этом только мертвому.
— Поклянись честным именем Антониев, что ты никому не скажешь о том, что сегодня услышал, — сказал мне Публий.
— Было бы чем клясться!
— Я серьезно, Марк.
И я поклялся, самым торжественным образом поклялся, склонив голову и призвав Юпитера в свидетели.
Но, знаешь, что гложет меня до сих пор, уже на пороге собственной смерти. Как ты думаешь, великолепное Солнце, благословленное незнанием, могло ли случиться так, что перед смертью Публий подумал, хотя бы на секунду, что я проболтался хоть кому-нибудь?
Мог ли он подумать, что мой язык без костей привел его к гибели?
У него не было поводов так считать, но все-таки, вдруг.
Легко судить историю из будущего, но и сейчас, зная, насколько ошибочным и нелепым было все предприятие, я думаю, что, может, мне стоило настоять на своем и помочь хоть в чем-то.