— Молодец, умница. Пару дней никаких прогулок. Сейчас настой дам, крепче спать будешь.
Спать, это хорошо. Во сне никаких проблем, а время идёт быстрее. Я приникла к бутылочке со снадобьем и завернулась в одеяло, не дожидаясь, когда женщины уйдут.
В следующие дни не происходило ничего заслуживающего внимания. Я ела и спала, пару раз меня выпускали в сад погулять. Тогда я прижималась лицом к решетке ограды и подолгу стояла так, ловя удивленные взгляды прохожих. Там, за забором, была свобода. Я не понимала, зачем она мне вообще нужна, но сердце упорно рвалось к ней. Мысли о Назаре я эгоистично гнала прочь — слишком больно, не сейчас, может быть позже…не думать легче. Стояла я так до тех пор, пока из дома не выходила Анна и не гнала меня, причитая, внутрь, в тепло, есть. Кормили меня столько, что я уже всерьёз опасалась, что готовят меня не в постель, а на убой.
— А меня не будут учить там этикету? Кому кланяться, кого как называть, какой вилкой что есть? — спросила я у Анны.
— Да что вы, от вас женщин с той стороны никто такого не ждёт. Наоборот, все ждут, что вы их удивите. Перенимать будут ваши привычки, просить вас дать имена своим детям. Вы же диковинка, которую в наш мир раз в сто лет заносит.
Что ж, даже так. Теперь хоть понятно, почему многие их имена до боли похожи на наши. От тоски я села и стала проговаривать знакомые мне русские имена, вспоминая, как именно я напрягала язык и сам рот во время занятий с бабушкой. Поначалу получалось криво, а затем уже привыкший к речи язык освоился. Увлекшись, я стала думать, какое бы имя выбрала своему первенцу, но быстро одернула себя.
Наконец, настал день икс. С утра мне привезли наряды. Одно из платьев я надела сразу. Хвала богам, несмотря на то, что этот мир застрял в странном подобии средневековья, ни корсеты, ни кринолины тут не носили. Платье было длинным, но простым, в пол. Квадратный вырез на груди, лёгкий кружевной платок на волосы. Рукава были просторными и собирались у запястья складками. Платье было насыщенного винного цвета, и мои карие глаза с ним казались глубже, темнее, словно вишни, а отросшие уже каштановые волосы отдавали лёгкой рыжиной. Я подошла ближе к зеркалу. Да, я нравилась себе. Худоба и болезненная измученность покинули меня, я цвела и пахла. Приятно, надо признать пахла. И это было ужасно. Я хорошею с каждым днём, а Назар остался лежать на горе.
— Вы готовы, — поклонилась Анна. Мы с ней уже совсем поладили, хотя не утруждали себя разговорами. — В добрый путь.
— А ты останешься здесь? — растерялась я.