— Этим двоим нужно уединение. И мы дадим им это.
Марина и слова не успела сказать, как её выставили в коридор.
— Снимайте свою кольчугу, — скомандовал толстяк и ткнул пальцем в её кардиган.
Она развязала поясок и сбросила его. Под ним оказалась лёгкая майка на тонких бретелях. Блядь.
— А вот теперь мы будем танцевать, — сказал толстяк и довольно потер руки.
Заиграла музыка, которая была слишком, слишком чувственной для вальса. Щёки Мышки порозовели, глаза толстяка коварно сверкали, я с тоской покосился на дверь. Чувствовал себя, словно в ловушке.
— Станцуем? — хмыкнула Мышка и сдула с лица упавшую прядь волос.
Шагнула ко мне. Я положил руку на её талию, майка не была особенно целомудренной, я коснулся кожи.
— Теперь ты меня трогаешь, — улыбнулась она.
Сучка, подумал я и дёрнул её на себя. Сейчас я тебе станцую.
— Белиссимо! — воскликнул увлекшийся толстяк. — Больше страсти!
Он был так счастлив, что, казалось, сейчас снова пустится в пляс, но уже вокруг нас. Но смотреть на него не было времени. Я смотрел на Мышку.
— Что ты хочешь доказать? — спросила она, запыхавшись. — Затанцевать меня до смерти?
— Скорее ты в усмерть меня затопчешь, — ответил я, стараясь не сбиться с шага.
Вальс был какой-то неправильный. Куда делся толстяк? Мне стало казаться, что он ушёл химичить с музыкой, надеясь, что мы увлечёмся до такой степени, что устроим ему сеанс бесплатной порнушки. Нет уж, маэстро, наша страсть существует только в вашем воображении.
Тело Мышки было тонким и гибким, послушным. Я был удивлён, но она терпеливо позволила мне вести себя в танце, не пытаясь перетянуть одеяло на себя. И даже почти не наступая на мои ноги. Словно ей и вправду нравилось со мной танцевать. Однако правдой это быть не может, слишком много лет эта фифа презрительно кривила нос при одном моём виде.
— Мне кажется, или это не вальс? — дошло наконец до неё. — Куда ты меня крутишь?
— Молчи, женщина, — ответил я. — Хоккеист — это почти фигурист. Молчи и наслаждайся танцем.
Мои товарищи убили бы меня за эту фразу лет пять назад. Но их сейчас рядом не было, а для меня было делом принципа показать ей, что я в силах станцевать этот долбаный танец. Доказать себе, Маринке в конце концов. Аньке. Зачем? Если бы я мог ответить на этот вопрос.
Музыка вела себя совершенно неприлично и мало того непредсказуемо. Я чувствовал себя героем какой-то американской мелодрамы — спортсмен со сломанной ногой и жизнью должен станцевать и всех нахрен победить. Смотрели мы такое кино с Анькой. Правда, не до конца. Сейчас я испытывал настоятельную потребность подбросить Мышку к потолку, и чтобы она покрутилась вокруг своей оси минимум раз пять. Мышка, похоже, тоже это чувствовала. Тем более сама музыка шептала — видишь, как я нагнетаю? Я готовлю, подвожу вас к пиковому моменту, к этакому оргазму танца. Смотри, какая Мышка лёгкая. Сейчас шаг в сторону, притянуть её к себе. Она послушно подалась вперёд, почти прижалась ко мне, чуть скользнув своей грудью по ткани моей футболки, я остро почувствовал это лёгкое прикосновение.