Когда вышли на улицу, то Анатолий Петрович предложил:
— Мария, давай-ка после похода в ювелирный магазин зайдём в самый лучший городской ресторан, находящийся в здании гостиницы, чтобы, во-первых, утолить голод, ведь как-никак с самого утра не ели, а во-вторых, выпьем по бокалу сухого вина за наше, надеюсь всем сердцем, счастливое, полное любви и понимания семейное будущее!
— Я согласна!
Ресторанов в городе было несколько. Но Анатолий Петрович привёл Марию в самый ближний к загсу, только что открывшийся, ещё пахнущий свежей краской, центральный, находившийся в здании пятиэтажной гостиницы на первом этаже, фасадом выходящий прямо на полноводную Лену, величественно катившую свои прохладные воды, конечно, не через всю Азию — с юга на север! — но на протяжении более чем трёх с половиной тысяч добрых километров к морю Лаптевых. В просторном зале с эстрадой, на которой по вечерам играл местный вокально-инструментальный ансамбль, почти никого не было. Молодожёны сели за столик, аккуратно накрытый свежей шёлковой скатертью, стоявший у самого окна, большого — чуть ли не во всю бетонную стену! Так что великая сибирская река со скалистыми сопками, поросшими вековыми, могучими лиственницами и меднокорыми соснами с раскидистыми кронами, словно сразу от берега круто взлетающими в небесную синь; с грузовыми и пассажирскими судами, то и дело плывшими, если не вверх, то вниз по течению, звучными гудками приветствуя друг друга, была видна, как на ладони.
Анатолий Петрович сначала попросил подошедшую официантку, высокую девушку с повязанным вокруг талии белом фартуке с оборками по краям, с симпатичным лицом, на котором голубые глаза светились глубокой доброжелательностью и учтивостью, поставить в вазу с водой огромный букет тёмно-бордовых роз, который он по дороге купил в цветочном киоске и подарил коленопреклонённо, несколько артистично, но от души смущённой Марии. Потом, когда она исполнила его просьбу, и стол приобрел праздничный вид, заказал всё, что дорогая супруга выбрала из меню для обоих, а уж потом как бы неожиданно, словно подчиняясь какой-то необъяснимой магнитной силе, вновь посмотрел в витринное стекло, за которым на переднем плане лежал береговой крупнозернистый песок со сверкающими фиолетовыми искрами густо вкрапленной в него пластинчатой слюды. На втором, — разлившись во всю полноводную ширь на добрых два километра, речная лента, совершенно не движимая ни ветром, ни пароходными волнами, влажно отливала синеватой сталью, до того прозрачной, что в ней глубоко, — чуть ли не до самого дна! — отражались перистые, от солнечных лучей снизу розовые, но всё же в основном белые-белые, как первый октябрьский снег, крупные, разных форм и оттенков облака, изредка как бы черкаемые на мгновенье-другое редкими чайками, с криками проносящимися по-над самой рекой, то не без труда взлетая круто вверх, то так стремительно срываясь вниз, что испуганно думалось: “Ну, точно влетят в воду!..” Но они каким-то чудом умудрялись на выходе из пике лишь чиркнуть упругим крылом, как остро наточенным ножом, её зеркальную гладь. На третьем — сразу от противоположного берега круто вверх высоко уходили скалистые сопки, поросшие густым хвойным лесом, от которого до самой середины речного полотна стелились лёгкие светлые тени. А на четвёртом, самом дальнем, враз открывалась бездонная глубина пронзительной синевы небосвода с взошедшим на свою небесную вершину бело-золотым солнцем в ореоле малиново-золотистых лучей, светящих так ослепительно ярко, что человеческий взгляд был не в силах выдержать их напора!