В большой конуре, любовно сколоченной из обрезных досок, покрашенной в зелёный цвет и стоящей рядом с калиткой, лежал здоровый, вислоухий и лохматый сторожевой пес, положив угрюмую морду на крепкие, когтистые лапы с добрый кулак величиной. Весенним, сильно палящим зноем он уже к обеду был утомлён настолько, что тяжело дышал, вывалив свой алый язык, с которого обильно капал пот. Как мухи, особенно — пауты, гудя словно бомбовозы, ни досаждали ему, он лишь вяло, словно нехотя, отмахивался от них хвостом-метёлкой. Он даже пробовал ловить этих в тоску надоевших, больно кусающих насекомых, но безуспешно. Только в воздухе время от времени раздавалось хлёсткое клацанье, похожее на быстрое передвижение винтовочного затвора, острых саблеобразных клыков.
Перед ним взад-вперёд важно прохаживался рыжий годовалый кот с грязными подпалинами на животе, с отмороженными зимой, в лютую стужу ушами, разодранными в боевых поединках. При этом он ну совершенно не обращал никакого внимания на пса, словно его вообще в ограде не было! И неспроста. В первый же день, как мать Марии, Надежда Ивановна, после смерти от старости любимой кошки принесла его от старой знакомой и спустила с рук на землю, поросшую низкой, но довольно густой травой, собака тотчас с грозным рычанием, быстро переходящим в злобный лай, волоча за собой гремящую цепь, бросилась на незваного гостя. Но тот вместо того, чтобы испуганно пулей отскочить на безопасное место, всем своим гибким телом пружинисто выгнулся, хвост взметнул высоко трубой, сильно распушил его, вмиг взвихрил шерсть на загривке и с грозно суженными глазами, налившимися кровью, ни секунды не раздумывая, пошёл в атаку...
Пёс сначала от такой невиданной кошачьей наглости перестал лаять, потом то ли в самом деле посчитал котяру за непобедимого противника, то ли просто растерялся от неожиданного отпора, но стал медленно, не выпуская из поля зрения атакующего, пятиться, пока, наконец, не уперся задом в угол своей конуры. А кот, видя, что своей грозной решимостью всерьёз напугал здоровенную псину, окончательно осмелев, сел прямо перед ним и передними лапами надавал по собачьей морде столько кошачьих пощечин, сколько посчитал нужным, чтобы сразу и окончательно поставить точку в вопросе, кто теперь во дворе хозяин.
Надежда Ивановна смотрела на это, можно сказать, земное чудо и глазам своим не верила. Хлопая от удивления себя ладонями по бёдрам, она раз за разом восклицала: “Надо же, какого я себе кота для ловли мышей и крыс завела! Но что же он вытворяет! Пусть рослый, но по сравнению с псом всего лишь мышь! А, тем не менее, как его построил-то, как построил! Ну, точно зверь какой-то!” И окончательно придя в себя, забежала в дом и, с трудом смиряя забившееся часто сердце, тяжело переводя дыхание, сбивчиво, но восхищённо рассказала мужу обо всём увиденном во дворе, надеясь, по крайней мере, на его ответную добродушную реакцию. Однако он, как всегда, молча, с хмурым лицом — мол, что это за такая дурная привычка от дел отвлекать в то самое время, когда оно, наконец, стало так спориться! — и, не отрывая глаз от подошвы сапога, которую подбивал при помощи мелких сапожных гвоздиков и молотка с короткой ручкой, недовольно проворчал: