И Анатолий Петрович, больше ни слова не сказав, быстро разделся, разобрал постель, лёг на пружинистую кровать и, накрывшись лёгким жаккардовым одеялом в белоснежном пододеяльнике, наконец-то с удовольствием позволил телу, весь день сжатому, как стальная пружина, расслабиться. Минут через пять легла и Мария, повернувшись к нему спиной. Но он от этого не расстроился, а, обняв её за такие милые, хрупкие плечи, нежно прошептал: “Дорогая моя, хорошая! Всё будет хорошо, вот увидишь!..” И, резко откинувшись на подушку, даже и не заметил, как провалился в глубокий, полный сновидениями молодой сон. Всё, что было хорошего и плохого пережито за совсем непростой день, выходило из его горячего сознания, освобождая его для новых, скорей всего, ещё больших треволнений нарождающегося дня.
Мария, наоборот, сколько ни пыталась быстрей заснуть, сделать это у неё никак не получалось — в глаза словно спички вставили... Иначе и быть не могло, ведь в её голове мысли, одна другой мрачней, проносились вихрем, сердце билось часто-часто, как синица в силках. Поняв, что уснуть не удастся, она откинула одеяло и, встав, как была в одной просторной ночной рубашке, так и подошла к окну. Лёгким движением раздвинула тюлевый занавес, чтобы лучше видеть луну, чей матово белый свет буквально ломился сквозь широкое окно в гостиную. Он серебрил её упругую, высокую грудь, ложился, как первый снег на ещё теплую землю, на распущенные густые волосы, лёгкой волной ниспадавшие на покатые плечи. Зная со слов двоюродной сестры, врача, что долгое смотрение на закат укрепляет нервную систему, она вопросительно подумала: “А луна случайно не успокаивает?..” И как бы в поисках ответа стала пристально вглядываться в ночное светило, взошедшее на самую вершину своей крутой бесконечной небесной дороги. И — о, чудо! — через несколько минут почувствовала, что дышать стало легче, ровнее, мысли, хоть ещё порой и вскипали, как речные струи на перекатах, но уже обретали ровное, словно послушное, течение...
Больше всего Марию мучило то, что мужчина, с которым она решила связать свою судьбу, на второй же день супружества, как ей упрямо думалось, пренебрёг ею. И сделал это пусть на глазах своих друзей, но слишком уж вызывающе, словно нарочно! В сознании один за другим вспыхивали вопросы: “Так чего же можно ожидать от мужа в дальнейшем? Ещё горше обиды, ещё большего унижения?..” И ответив на них: “Скорей всего!..” — решила, что завтра, верней, уже сегодня первым автобусом она уедет, обязательно уедет!.. Но тут, словно по воле свыше, мысли потекли словно в обратную сторону, по другому руслу: а может, я всё-таки ошибаюсь! Анатолий не такой мужчина, который способен на предательство. Ведь объясняя своё восхищение чужой красотой, он не стал юлить, оправдываться, а сказал так, как чувствовал, думал на самом деле. И всё же она не может позволить себе ошибиться ещё раз, ведь это может оказаться если не роковым ударом, то такой тяжёлой душевной раной, что до конца своей жизни слёзы на кулак мотать придётся! А ведь мечталось о чистой любви, о возвышенном счастье, о дорогой семье, где бы радостно звучали голоса подрастающих детей!