Дома родители, в первую очередь, старались привить нам к поневоле оставленной родине глубокое чувство любви, которое у них в разлуке с ней лишь обострялись. Как они это делали? Долгими вечерами в тесной комнатушке забитого до отказа переселенцами саманного дома, при тусклом свете сильно коптящей керосиновой лампы, зимой у железной печки, так называемой буржуйки, а летом за единственным колченогим столом рассказывали одновременно с тоской и восхищением о красоте своего горного края. Причём так образно, что всё услышанное как бы оживало: я мысленным взором видел поросшие изумрудной шелковистой травой горные склоны, где степенно паслись бесчисленные отары овец; пастухов с накинутыми на плечи шерстяными тёмными бурками, в высоких папахах, с длинными палками в руках, на которые можно было опереться при длительном вынужденном стоянии или с их помощью загонять непослушных животных в хлева, построенные из камней; горные вершины, увенчанные снежно-льдистыми шеломами, в лучах рано всходящего огненно-золотого солнца сверкающие чистейшим серебром; гордых орлов, поднявшихся в необычайно густой синевы высокое небо и там свободно парящих, расправив во всю ширь свои могучие крылья; костры, горящие языкастым пламенем, словно перебегающим с одной хворостинной ветки на другую, которые то и дело потрескивали так звучно и хлёстко, что кажется, будто в костре взрываются винтовочные патроны; на лисьей охоте пришпоренных всадниками стремительных, неутомимых тонконогих скакунов с развевающимися по ветру густыми гривами и хвостами, с по-лебяжьи грациозно выгнутыми шеями, светоносно лоснящимися от выступившего пота! От этих ярких мысленных картин начинало часто-часто биться сердце, вдохновенно загорались глаза, и я всё больше и глубже проникался любовью к моей земле, хотя я наяву её и не видел!
Невольно зачарованный рассказом главного экономиста, тем не менее Анатолий Петрович, когда тот сделал паузу, произнёс:
— Маульт Акимович, я согласен, что Кавказ необычайно красив! Но неужели твои родители, пережившие самое большое, какое вообще может быть на свете горе — потерю своих кровиночек-детей, — ничего не говорили о своем отношении, как ты выразился, к депортации?
— Может быть, между собой они и выражали боль или даже гнев на тогдашнюю власть, но при нас — никогда! Скорей всего, потому, что боялись пробудить в ещё не окрепших детских душах, воспринимавших жизнь прямолинейно и только в чёрном или белом цвете, чувство, схожее с тем желанием, которое движет кровной местью... Ведь это у нас, горцев, сидит на генном уровне, в подкорке сознания!