Однако сначала до слуха его донеслось звонкое, ровное гудение лодочного мотора, а вскоре из-за поворота показалась и сама “казанка” с одиноким человеком, словно влитым в заднее сидение в виде короткого отрезка доски, встроенного в корму. Охотник или рыбак уверенно правил своим судёнышком, держась левой рукой за ручку газа, так называемый румпель. Форштевень, стремительно приближавшейся лодки безжалостно, словно добротный алмазный стеклорез, разрезал надвое водную красоту, и от него, морщиня водную гладь, словно старя её, в разные стороны к берегам бежали невысокие волны, а сзади, за низкой кормой, вода, взвихренная винтом, бурлила и бурлила белым кипятком. Анатолий Петрович дождался, когда лодочник поравняется с ним, и, как своему старому знакомому, добродушно и энергично помахал ему рукой. Тот секунду-другую вглядывался в него, видно, пытался узнать, кто это интересный такой, что в рабочую сельскую страду стоит в белой рубашке с синим галстуком у вездеходной машины на берегу. Узнал, не узнал ли, но посчитал и для себя нужным в ответ высоко вскинуть руку...
За сенокосными угодьями начинались обширные картофельные плантации, отделённые лишь песчаной, с глубокими колеями дорогой, проложенной прямо через траву, которая, в середине оставаясь несмятой, упорно продолжала расти, словно от обиды, хлеща по буферу “уазика” верхними колосьями, прогибаясь под передним мостом, чтобы тотчас снова встать во весь рост за машиной. Вовремя и качественно прополотые, они уже разрослись настолько, что вверху рослая, густая ботва сомкнулась, и в междурядьях образовался тот тенистый микроклимат, который даже в самую жару позволял долго сохранять в грунте живительную, питательную влагу Сиреневый цвет на ботве давно отпал, о чём говорили круглые, величиной с ноготь указательного пальца, несъедобные, но притягивающие взгляд своей свежестью, словно крупные, созревшие до матового золотистого свечения виноградины, светло-зелёные плоды. “А картофель-то как добро наливается!” — глядя ни них, весело подумал Анатолий Петрович и велел остановить машину.
Выйдя из неё, он зашёл в самую гущу посадок, выбрал средний разросшийся куст с мощными, густыми стеблями ботвы, осторожно вырвал его из уплотнившейся от поливов земли, резко, с силой встряхнул — и светлые, наполовину созревшие плоды, оторвавшись от корней, скатились на рядок. Анатолий Петрович выкопал из него ещё несколько молодых картошек, собрал всё вместе и, взвесив на ладони, про себя удовлетворённо проговорил: “Грамм триста, не меньше, будет!.. Красота!..” Потом вдаль рядка сделал ровно тринадцать метровых шагов, на неспешном ходу насчитав более тридцати кустов, перемножил их на вес клубней — и навскидку определил, что к осени можно смело ожидать урожай намного больше планового!.. После дорожного происшествия, чуть не стоившего жизни, больно, как нож, резанувшего по душе, небеса, словно в искупление за нежданно нанесённый удар, вслед за сенокосом, идущим полным ходом, порадовали ещё и надеждой на щедрую плодовитость родной якутской земли. И он поневоле чуть ли не вслух проговорил: “Нет, что там ни говори, в радости или в горести, а жизнь земная — прекрасна!” И поехал дальше, словно древний олон- хоуст верхом на лошади, с поющей светло душой...