— Так я только это и делаю! — засмеялась Мария. — А меня с собой в столицу возьмёшь, скажем, в качестве секретаря?!
— Возьму, милая, возьму! Как же я без тебя!..
— Вот здорово! — от радости она чуть не захлопала в ладоши, словно девчонка-школьница с аккуратно заплетёнными косичками. — Я первым делом навещу своего доброго знакомого!
— Это какого же? — враз до звона напрягаясь и натянувшись душой, будто струна, ревниво спросил Анатолий Петрович.
Увидев, как чуть ли не мгновенно натянулась кожа на острых скулах мужа, Мария поспешила его успокоить:
— Да начальника кадров республиканского управления “Сельхозхимии”. Кого же ещё?! — и, чтобы окончательно успокоить мужа, добавила: — Он тебе как раз в отцы годится! А мне за всё время летней практики столько чисто по-родственному доброго сделал!.. Я, благодаря общению с ним, и более-менее сносно пережила разлуку с домом!.. Если хочешь, то я вас познакомлю, тем более, что он тебя заочно знает!
— Я не против, если, конечно, время позволит!
На минуту-другую в гостиной установилась тишина, только ясно был слышен цокающий ход настенных часов, да где-то под полом, в углу, словно наперегонки, шумно бегали мыши. Каждый из супругов задумался о чём-то своём. Анатолий Петрович вновь некстати вспомнил Хохлова, увидел его припухшую скулу, словно наяву услышал его угрозы, и на душе стало не то чтобы тоскливо, но как-то неуютно, скорей всего, от сознания невозможности исправить свою ошибку, связанную с его горячей от природы натурой, и значит, остаётся только один путь — вперед! Но он же ох, как непрост, труден, ох, как буквально выстлан острыми шипами, так и норовящими проткнуть кожу до крови... Но, может быть, только этим и интересен до восторга для настоящего мужчины.
А Мария уже в мыслях пролетела по воздуху тысячу километров до якутской столицы и уютно сидела в кабинете своего ангела-хранителя, такого доброго, отзывчивого, убелённого сединой и умудрённого долгой северной, непростой, суровой жизнью, вела с ним задушевную беседу, в которой вспоминала о днях, проведённых на летней практике, при этом она так светло, нет, лучезарно улыбалась, что со стороны могло показаться: во всём мире нет счастливее человека! Наконец, она, спустившись с мысленных небес, вдруг спросила мужа:
— Дорогой, ответь, пожалуйста, а почему ты никогда не назовёшь меня просто Машей или ещё ласковей — Машенькой, как это всегда в родительском доме делала моя мать, да и отец тоже?
— Знаешь, — ответил Анатолий Петрович, — я как-то совсем не задумывался над тем, как к тебе обращаться! Наверно, это связано с тем, что ты носишь самое любимое мной женское имя. Для меня его произношение почему-то связано с торжественным, небесным звучанием органа, которое, кажется, и в самом деле возносится до небосвода, где его слушают ангелы, рассевшись в задумчивости по золотистым облакам, подперев скулы руками, а крылья сложив на спине. Чаще всего это происходит, когда исполняется бессмертная музыка таких великих композиторов, как Бах, Шопен, Моцарт. Ну, вот послушай сама, как твоё имя действительно прекрасно звучит! — и по слогам, нараспев, с искрящимися глазами Анатолий Петрович словно душой несколько раз выдохнул: — “Ма-ри-я... Ма-ри-я... Ма-ри-я...” И восторженно спросил: