А ещё я совершенно точно не знаю, откуда возьму деньги на оплату поездки дедушки в Израиль и реабилитацию. И ежу понятно, что устройся я хоть на три работы — такой зарплаты, как в «Ситистрое», мне не видать.
— Аня, — как-то подозрительно мягко произнёс Ротканов, — девочка, я всё знаю.
Слишком мало информации. Хочет, чтобы я сама что-нибудь сказала?
— Мой сын поступил с тобой чудовищно, — должна бы выдохнуть, но мягкость этого человека настораживает, и я просто продолжаю смотреть на него. — И я шокирован. Как и сам Роман.
— Будете его защищать? — не знаю, как мне удавалось сохранять самообладание, но внутри лёд уже начинал трескаться, и наружу просачивалась лава злости и отчаяния.
— Ни в коем случае, — Игорь Евгеньевич встал и зашагал по кабинету. — То, что он сделал — ужасно, низко. Но Рома не отморозок, Аня, и ты сама это понимаешь. Мальчик запутался, заигрался, был ослеплён страстью, в конце концов.
— Мальчику — двадцать пять лет, Игорь Евгеньевич. И поздновато уже за него проблемы решать, не находите?
Ротканов остановился и внимательно посмотрел на меня, прищурившись. Кивнул каким-то своим мыслям.
— Он и пытался. Поэтому под замком сидит на даче. Охране приказано изъять телефон и ни под каким предлогом не выпускать.
Что ж, заботливый отец, ни дать, ни взять.
— Иначе бы наш разговор мог не состояться, потому что он вдруг решил, что его такой вариант не устраивает.
Я напряглась ещё сильнее. Мне было абсолютно не жаль Должанова, сидящего под папочкиным домашним арестом, меня больше тревожило, чего этот человек, сперва показавшийся таким милым и душевным, хотел сейчас от меня.
В дверь тихо постучали, и с позволения вошла секретарша с подносом. Она переставила две чашки кофе на стол и молча удалилась. Я сделала глоток скорее чтобы закрыться от прямого взгляда генерального, чем от желания пить.
— Анна, вы выйдите замуж за моего сына.
Не знаю, насколько некрасиво это было, но мне и плевать, по большому счёту, но кофе я поперхнулась так, что он пошёл у меня носом. Закашлялась и не сразу смогла сделать вдох. А Ротканов, будто только подобного и ждал, спокойно протянул мне бумажный платок. Губы и кожа под носом горели, когда я вытерлась и посмотрела на генерального. И я не дура, прекрасно расслышала, что это прозвучал отнюдь не вопрос.
— Простите, вы в своём уме?
— Более чем, — он откинулся на спинку стула и сцепил руки в замок на животе.
Очень знакомый жест. До тошноты прямо.
— Я этого не сделаю. И да, я прекрасно понимаю, зачем вы это задумали: дурочка из трущоб отхватила принца, женила на себе, а потом решила оттяпать часть денег и заявила об изнасиловании. Да кто ж ей поверит. Даже заявление не примут.