– Когда же мы начнём учёбу?
Герта едва заметно улыбнулась.
– Она уже началась.
***
Шли дни. Корабль Яльмара неторопливо продвигался вдоль голландских берегов. Остались позади Остенде, устье Изера, другие города. К исходу третьего дня они достигли Франции, к исходу четвёртого – добрались до пролива и повернули к северу. Зима напоминала о себе, грести почти всё время приходилось против ветра. Брызги замерзали на борту ладьи, наутро доски покрывались инеем. Одолевали снег и град. Всякий раз когда корабль спускали утром на воду, сначала приходилось отбивать намёрзший лёд. Однажды прогребли всю ночь, не найдя подходящего места для высадки – разыгрался ветер, волны с рёвом били в скалистые берега. Два раза удалось поймать попутный ветер, несколько часов погода была солнечной, потом опять нагнало тучи.
Жуга привыкал к морю медленно. Морская болезнь ещё не прошла, но уже не так сильно его беспокоила. Море оказалось странным. Одинаковым, и в то же время – всякий раз другим. Спокойствие сменялось яростью холодных волн, морская ширь – ущельями проливов. Даже цвет воды менялся десять раз на дню. Встречались острова, которые грозили гибелью ночью и служили ориентиром днём. Холодный ветер свистел в снастях, заряжая злобной бодростью молодых и здоровых и выдувая силы из больных и стариков. Лопнули, сошли и лопнули опять мозоли от тяжёлого весла. Иногда ему было страшно. Иногда вдруг накатывал дикий восторг. Иногда одолевало безразличие, особенно когда наваливалась усталость. Он начал понимать беспокойную душу мореходов и постепенно приучался мыслить как они. В молчании моря не хотелось говорить. Он понимал теперь, к чему прислушивается Арвидас и почему тревожно вскидывает голову финн Рэйо, когда внезапные порывы ветра треплют полосатый парус. Отсюда, с борта корабля, всё виделось совсем по-другому. Ничего не было постоянного. Берег, с его городами, законами, никчёмными страстями и страстишками как будто перестал существовать. Мир сжался, сузился до маленьких размеров корабельной палубы. Исчезни та, и миру этому пришёл бы конец. Он тоже плыл, скользил по водной глади на невидимых коньках. «Как глубоко здесь?» – как-то раз спросил у Яльмара Жуга. «Верёвки не хватит» – был ответ.
Тил тоже с каждым днём молчал всё больше. Чаще всего он просто сидел в обнимку со своим драконом и глядел на море, а ночью – на звёзды, почти не замечая, как холодный ветер треплет его белые волосы. Лицо его оставалось розовато-бледным, несмотря на холода. Он мало спал и редко ел. Жуга буквально физически ощущал растущую день ото дня в мальчишке чужеродность. Внешне она проявлялась мало, он лишь стал чуть выше ростом, да скулы его заострились, но уже сейчас на его лице проступало то странное выражение отрешённости и углублённости в себя, которое, как догадывался травник, со временем станет постоянным. Тил был серьёзен, не смеялся, на вопросы отвечал односложно и резко, и только изредка вдруг быстрая усмешка появлялась на его губах. Тил, проказник Тил, этот весёлый, нескладный, ехидный мальчишка исчезал на глазах. Травнику подумалось, что этот Тил не стал бы плакать при опасности, как тогда в корчме, когда на него набросились гномы. Скорее всего, случись подобное сейчас, он просто их убил бы. Тил слушал море, слушал небо так, как будто сотни новых чувств рождались каждый день. И травник в меру своих сил пытался вслушиваться вместе с ним. Тишина холодного северного моря входила в душу, необъятная даль пробуждала непонятное томление, чувство обретения чего-то, давно потерянного и с тех пор недостижимого.