Бестолочь отшатывается и замирает, хлопая ресницами. В глазах страх, в теле дрожь. Дурочка, я не кусаюсь.
«Хватит пялиться на её голую шею» — отдаёт отчёт мой похмельный мозг.
Он прав. Потому что малявка сейчас чувств лишится от страха.
— П-привет, — шепчет она, сглотнув.
Я немного отхожу в сторону, и «сестрёнку» будто ветром сносит. Будто я чудовище, монстр какой-то.
«А ты и есть монстр» — снова шепчет мозг, и мне хочется стукнуть кулаком по лбу.
Контрастный душ возвращает порядок в мысли и бодрость в тело. Под правой лопаткой тянет мышцу — видимо Ермолаю больше доставалось правой. Придётся терпеть, чтобы тренер не заметил, иначе его разорвёт от злости: до соревнований четыре дня.
Растираюсь энергично полотенцем. Теперь нужно плотно поесть, и тогда грёбаное похмелье канет в лету. И с девчонкой поговорить… И именно это напрягает больше всего.
Когда я захожу на кухню, она домывает за собой посуду. Бросает на меня затравленный взгляд и роняет в раковине кружку.
— Слушай… — чешу затылок, хер знает, что сказать ей. — По поводу вчерашнего…
Яна разворачивается и прирастает спиной к столешнице. Господи, у меня рога выросли, что ли? Смотрит так, словно задохнётся сейчас от ужаса. Глазищи свои голубые распахнула. Это бесит.
- Знаешь, — зло берёт верх. Хотела видеть зверя, девочка, получи. — Ты сама виновата. Тебе раньше никто не говорил, что от пьяных нужно держаться подальше?
Охренеть, извинился. Твою мать, Шевцов.
Лицо у бестолочи вспыхивает, а нижняя губа оттопыривается. Неужели собралась слякоть разводить? Она дёргается с места, намереваясь сбежать, но я ей не даю. Замечаю на бедре на границе шорт и кожи тёмные разводы.
Ловлю девчонку поперёк талии, поднимаю и усаживаю прямо на столешницу. Она ойкает и задерживает дыхание.
Я сдвигаю ткань шорт вверх, открывая синяки, цветущие сине-жёлтым. Вот чёрт. Сглатываю, понимая, почему она с таким страхом смотрит на меня.
— Это я? — голос хрипит, будто я скурил подряд половину пачки.
Бестолочь отрицательно мотает головой. Замечаю, как побелели костяшки её пальцев, которыми она намертво вцепилась в столешницу.
— Ермолай?
Кивок.
Пиздец. Мало я этому козлу вчера покрошил ебало.
— А это? — перехватываю её руку, уставившись на запястье.
Яна высвобождает руку и кивает. Немая, что ли?
Хреново. Ощущаю себя долбанным насильником. Боль в постели интересна и уместна лишь тогда, когда этого хотят двое. Но не так.
Девочка напряжена, в глаза мне не смотрит. Дай ей секунду, и она сбежит, а я потом так и не решусь сказать.
— Слушай, — ставлю ладони на столешницу с боков от её бёдер, — что бы там ни было, но я никогда не… Яна, — она всё же поднимает на меня глаза, — я никогда не принуждаю девушек к сексу. Мне это не интересно. А вчера я просто был пьян. Перепутал. Да и вообще, я предупреждал, чтобы не лезла ко мне. Вообще никогда.