Оказавшись на положении царского друга, я имел достаточно времени для размышлений. Кем я мог стать, оставаясь скифом, пусть вождем? Странный вопрос если исключить мою идейность, весь багаж которой я без потерь забрал с собой из прошлой жизни. В этом новом мире, богатом на события и впечатления, с глаз моих свалилась пелена, и я стал понимать, что идеи, пусть даже самые возвышенные и благородные, теряют свою ценность в "руках" человеческого отребья. Я бы даже сказал, что огромная притягательная сила возвышенных идей, их способность увлекать людей, вводить в обман так велика, что создает опасность. Увы, человек, делающий свои жалкие открытия, не в состоянии предусмотреть их последствий. Мои открытия, например, привели к апатии и порабощению. Лень взяла меня в плен.
Быть может величие и красота Пантикапея3 лишили меня воли принимать какие-либо решения, действовать? Счастливая — так еще называют Ольвию теперь мне кажется всего лишь предместьем столицы Боспорского царства. А сам я будто в оцепенении, растворился в вине и ласке дворцовых гетер, как и мой Альтер Эго — Фароат, почти не напоминающий о себе эти несколько месяцев после бегства боспорцев от стен Феодосии.
Живу я теперь под одной крышей с царем в главном из дворцов акрополя — так называемого Верхнего города, отстроенного на единственном холме. Храмы, дворцы и колоннады тут соревнуются в царственности, а великолепные статуи и грозные башни укреплений в монументальности. Ниже акрополя террасами спускаются дома-крепости уважаемых граждан Пантикапея греческого происхождения, эллинизированных скифов, преуспевших на службе у Спартокидов4. Еще ниже начинается царство глинобитных лачуг и кривых, пыльных улиц, населенных рабочим людом. Там располагаются и постоялые дворы, и загоны для скота, и мастерские, где трудятся гончары, кузнецы и шорники, мнут кожи кожемяки и звенят ножницами портные, над глыбами гранита и мрамора надсадно ухают рабы — помощники ваятелей и скрипят тяжелые жернова на ручных мельницах.
Все, что производится тут, непрерывным потоком извергается на рыночную площадь, где изо дня в день идет шумный, многолюдный торг. Продавцы кричат на покупателей не потому, что злы. Их голоса тонут в реве стад, ржании лошадей и блеянии отар в загонах меотских купцов. Покупатели тоже орут, сбивают цену. Торг тут не только уместен, но и приветствуется. На окраинах площади слышен скрип колес крестьянских возов, прибывающих каждое утро с окрестной хоры, и удары бичей надсмотрщиков, сопровождающих партии рабов к порту.