Недалеко от рыночной площади расположен портовый район с гаванью и доками на полсотни кораблей. Там тоже много домов и людей, обширные склады, харчевни, домики портовых гетер и даже храм Афродиты — богини любви. Острый запах копченой и соленой рыбы, тяжкого зловония рыбозасолочных сараев за портом сменяется гнилостным и трупным от груды овощей, навоза и требухи забитых животных. Нищие оборванцы подобно бестелесным теням двигаются, стараясь быть незаметными. Из-под грязных тряпок на их головах виднеются исхудалые бескровные лица. Эти люди как-то умудряются выживать на городской мусорке. Другим повезло больше. В Пантикапее всегда много веселого и праздного народа и есть где провести время с удовольствием, чем я обычно, когда мой царь позволял, и занимался в компании Лида. Этого скифа я сам отослал к боспорцам, шпионить. Уж не знаю, как ему удалось убедить тогда еще царевича Левкона в моей абсолютной лояльности Боспору, ведь сам я пребывал в беспамятстве, но сын Сатира Лиду поверил и приблизил его господина — отважного скифского вождя ко двору. Конечно, лукавлю: так вышло, что спасая себя, смог защитить и царевича.
Я вышел на террасу дворца и после порыва холодного ветра, сбившего дыхание, сон покинул меня окончательно. В это раннее весеннее утро чувствую себя почти счастливым. Ведь вчера в порт пришел корабль из Херсонеса и оказавшийся там случайно, не нарочно — как сам он объяснил мне, Лид купил особого раба. Этот пройдоха — мой собутыльник имеет какие-то темные делишки с кем-то из надсмотрщиков над худыми и мрачными рабами от зари до зари копошащимися в рыбозасолочных сараях. Я предпочел не вмешиваться в эти его дела. И как оказалось — правильно. Судьба-злодейка вернула нам Авасия. Как парень стал рабом, пока не знаю. Мой друг и телохранитель вчера выглядел неважно. Воспаленные веки и глаза-щелочки, он так и не смог их открыть. На его щеках отпечатались складки парусины, на которой он лежал и я, едва увидев его, принял эти полосы за страшные шрамы. Услышав мой голос, он заплакал. Утешать его я не стал. Стоял и смотрел на желтое лицо в черноватых пятнах подсохшей крови, перебитый нос и жидкие длинные усы, всклоченную бороденку, которую он постоянно чесал. Когда Авасий протянул ко мне чудовищно черные руки, настолько грязные, словно обросли водорослями, я почувствовал, как от него омерзительно пахнет и сдался: приказал Лиду позаботиться о товарище, отложив все вопросы на завтра. Надеюсь, сегодня узнаю что-нибудь об Алише и нашем ребенке. Тревожусь не только я. Фароат появился из закоулков совместного разума и солидарен со мной — повод для тревоги есть!