И Вася решил натянуть веревку. Нет - тормозной тросик. Он прочнее. Но он слишком заметен. Тогда - леску. Так решил Вася. Крепкую, невидимую леску!
Это случилось в субботу. Вася сделал все сам. Сам достал крепкую леску. Сам произвел точный расчет. Сам провел испытания. Он встал в субботу раньше всех. Все еще спали, когда Вася вышел из дома на улицу с леской. Он натянул ее между двумя деревьями. По Васиным расчетам, легковые машины должны были проезжать под леской – а мотоциклисту леска должна была прийтись точно на уровень шлема. Гада ударит по башне леской, он вылетит из сиденья, и ка-ак… об асфальт!
Первая же проехавшая легковушка порвала леску, Вася вносит поправки, еще попытка – снова машина рвет леску, еще попытка - проехала! Теперь Вася был готов мстить.
Костя – так его звали. Ему было семнадцать. Костин папа был на Антарктиде, он был ученый, он год там просидел при минус семидесяти, что-то изучал, но, видимо, не смог изучить, потому что когда он вернулся, он напился как скот и замерз под забором, в суровую молдавскую зимнюю ночь, с ее плюс тремя.
У Кости была «Ява». Имелся к ней и фирменный шлем – отец привез откуда-то, из Антарктиды. Шлем был большой, вдвое больше Костиной головы, лаково черный, с дымчатым забралом без единой царапины, из-под которого Костино лицо тянуло, как минимум, на космонавта.
Костя жил рядом с кладбищем. Жить рядом с кладбищем, кстати, считается хорошей приметой – к долгой жизни. В то утро Костя выкатил из дома «Яву», с полминуты побудил округу ревом, и рванул вниз.
Потому что адресатом этого романа являются не только герои – они всего лишь жалкая, хоть и довольно могучая кучка. Адресатом романа также являются те, кому интересно наблюдать со стороны мучительную, живо описанную гибель героя. Это всегда интересно людям, это уже многомиллионная аудитория. Так что роман этот – дело прибыльное, и издатель может в этом не сомневаться. Главное – хорошо его отпиарить, но о пи-аре в этом романе будет еще сказано отдельно.
Любовь к искусству просыпается тогда, когда люди отбрасывают хоккейные маски. Тогда люди вдруг начинают хотеть искусства. Это сильное желание, в нем много свободы и мало смысла. Оно прекрасно. Люди начинают хотят петь и танцевать. Это самые доступные виды искусства. Конечно, отдельные извращенцы, под влияньем, варианта нет - Мейерхольда, начинают хотеть экспериментальных постановок, авангардного балета. Но нормальные, простые люди – не хотят авангарда, не хотят и не могут балета. Они хотят петь и танцевать.
Я понял, что нужно ответить поэту кратко и емко. Хотя бы для того, чтобы он пустил нас внутрь. И я сказал: