Тогда Зяма стала кричать на меня. Она кричала, что она думала, что я лучше Игоря, а я – хуже. Я согласился с этим.
- В какие? – оживился Стасик.
Потом мы с моим другом Кисой, я расскажу о нем потом, скоро, мы пошли за здание школы, там была стройка, и там выпили вина за последний звонок. Дальше была темнота. Так началась юность.
Когда мы со Стасиком сгрузили все барахло в грузовики, Стасик сказал мне:
Клятва психиатра
- Ну посмотри, сколько наблевал здесь этот дядя Игорь.
Конечно, такой победоносный путь коротышки не длится бесконечно. Но - нужно время, чтобы люди опомнились от наваждения, и поняли, что перед ними – простой коротышка. Тогда Европа сама отпорола Наполеона под Ватерлоо, и нагнала шельму на остров Святой Елены подумать о принципах своей социализации. Наваждение прошло, истерия прошла. Коротышка стал всем казаться тем, кем и был все это время – простым коротышкой. И остался коротышка под конец жизни один, никому в целом свете на хуй не нужный. Так ведь можно было разобраться сразу! Но нет – не разобрались. Немцы после 45-го так и говорили лежащей в руинах Европе – извините ребята, хуйня вышла, не разобрались. А все она виновата, впечатлительность проклятая.
Я ехал домой в поезде. Я пил винище, в вагоне-ресторане, в компании тысяч, тысяч сосен, хмурых сосен, бегущих от меня, за окном, куда-то прочь, туда, откуда я еду, туда, куда я больше никогда не поеду. Я пил винище, потому что отныне я отменил обет и не боялся плохой наследственности. И много думал. О чем? Обо всем.
Но это еще что. Есть такие, что и после шестнадцати стихи писать не перестают. Пишут и пишут. Уже за сорокет, а то и за полтос, уже яйца седые, радикулит, геморрой, простатит, а он все ходит в редакцию журнала «Юность», романтично так вбегает в редакцию, взлетев по ступеням, плащ нараспашку, чичи горят, вбегает, и к редакторше: вот, принес своих новых стишат, вы меня не помните, да, жалко, а я уже был у вас, вот мои новые стихи, вот, почитайте, они хорошие, напечатайте их, пожалуйста, я согласен на любой тираж, самый маленький, мне и гонорара не надо, у меня пенсия хорошая, по какой теме стихи, да по той же теме, что и прежние, те, про которые вы тогда сказали, что худшего говна с роду не читали, а, вспомнили, ну вот, как хорошо, что вы меня вспомнили, так вот, стихи я писать не перестал, как вы советовали, а наоборот, еще больше писать стал, знаете, так пошло легко, прямо утром встаю, не умываюсь, не писяю, а сразу за стол, и стихи льются легко, сами собой как-то, прямо льются из меня, знаете, у юного Блока так бывало, да, ну я сразу к вам, вот, только от стола, еще не умывался, не писял, вот, мои новые, я назвал цикл «Первая любовь моя», ну почему сразу – вон отсюда, нет, пожалуйста, не надо охранника, я сам уйду, извините, уже ухожу, но напоследок я скажу вам, в глаза, слушайте голос поэта, да как ты смеешь, сучка ты тупая, я же поэт, у меня везде так тонко…