Вышло, правда, несколько иначе, несколько лучше, хотя и не так чтоб совсем хорошо.
Радиола поменял частоту и закричал в рацию:
— Алё, отцы, монахи, б…я, слышите меня? Хорош спать, униаты и филаретовцы ждут благодатного огня. Давайте, жгите!
— Ложись сюда, толстый, — пригласил Макарон Бурелома, похлопав ладонью по пыли справа от себя. — Да не переживай. Первый раз только больно, а потом понравится. Это я про войну. А ты подумал про что? Шучу, ладно. Ложись, рот открой, уши заткни. Монахи — это минометчики. Батарея на монастыре сидит, вот он так их и зовет. Щас вдарят. Артподготовка…
Но вместо грохота писателя вдруг обдало нестерпимой глухотой, бурная бурая волна глины накатила на него, поднеся прямо к его глазам круглое лицо, на котором, как показалось Бурелому, еще шевелились губы, договаривая до конца длинное слово «артподготовка». Рефлекторно, как ловил в детстве брошенный ему мяч, Бурелом двумя руками поймал, покачнувшись и выронив «Меркель», голову Макарона. Контуженный, он не слышал ни разрывов мин, ни бешеного ора Радиолы:
— Вы чё, отцы, ох…ли там??? Вы ж по нам е…ашите! Да по нам, по нам, по кому же еще! Макарону вон башку оторвало! Чё, не вы? Вы, б…я, вы… Что дистанция? Что позиция? Да хохлы вчера, вчера, б…я, на этой позиции были. Мы ж за ночь сдвинули их. Они ж отошли в серую зону обратно. Теперь мы на этой позиции. Ночью, я тебе говорю. Не знал ты, сука, б…я! А кто знать должен? Куда, куда?! Да метров на двести дальше надо брать… Понятно, сука, тебе! Раньше понимать надо было…
Огонь скорректировали, потом ушли в атаку, а Бурелом все стоял на том же месте, держа в руках голову Макарона. Глухота понемногу начала проходить, но стали дергаться ноги. Он топтался, словно приплясывая, пока наконец к нему не подползли санитары. Они не смогли отобрать у него голову. Так, с головой в руках, его и привезли в санчасть. Накачали снотворным. Приснились профессор Доуэль и Св. Денис, кричащие друг на друга: «Куда, куда?! Да метров на двести дальше надо брать… Понятно, сука, тебе…» Пока спал, голову унесли и схоронили.
Лечение было долгим. Слух восстановился, хотя и не вполне. Он, например, совсем не слышал звуки «ш» и «о», а также не улавливал вообще ничего звучащего выше соль диез первой октавы. Но как-то приспособился и все понимал. А вот ноги так и не удалось унять, они постоянно дергались, и все стали за глаза, а часто и в глаза звать его Танцором, он обижался, не отзывался на это несерьезное слово, терпеливо поправляя обидчиков и повторяя: «Я Бурелом».
ЧМО
Комиссовать Танцора не решились. Было бы довольно позорно вернуть домой в таком жалком виде маститого пропагандиста войны. К строевой службе он был явно негоден. Выписавшись из санчасти, получил предписание: «немедленно явиться в расположение ЧМО для дальнейшего прохождения службы».