Усталость в голосе. Тана поспешила выполнить приказ, стянула обувь, торопливо размотала полотняные полоски, которые обнаружились под сапогами. Мер-даланн вытянулся на постели, наслаждаясь прохладой, что дарили толстые стены дворца.
— Что? — она заглянула в темные глаза, но не смогла прочесть в них ничего. Лишь увидела свое растерянное отражение.
— Мне бы хотелось повидать этого… пленного визара, — сказала Тана, переводя разговор в другое русло, — ты можешь меня провести туда?
— Нет! Ты — роза его сердца, а это значит, что Мер-даланн будет прислушиваться к твоим словам, что бы там ни говорили вокруг! Так вот, Тана. Я хочу, чтобы, когда отец соберется отдать меня в другой дом… Я хочу, чтобы ты выбрала мне молодого мужа, понимаешь? Я не хочу отдавать вот это тело… — тут она развела в стороны руки, оглядывая саму себя, — какому-нибудь старику, понимаешь?
— Эти еще хуже, — заверила Эви, комично всплескивая руками, — они нападают на наши города и деревни, грабят, иногда увозят с собой рабов. Сущая напасть, и ничего с ними не поделаешь. Наш повелитель не хочет губить свое войско в горах.
От звука этого голоса Эви затрясло. Резко повернувшись, девушка рухнула на колени, уткнулась лбом в землю. Тана, помедлив, тоже повернулась — чтобы встретиться с гневным взглядом своего хозяина.
Они помолчали. И каждая думала о собственной, совершенно неопределенной, судьбе.
Тана не стала упрямиться. В конце концов, она очень хорошо запомнила то, что женщина принадлежит степи, а степь — мужчинам. Если Мер-даланн желал сам принести жертву в память об Уннар-заше, она не будет надоедать.
— Продолжай, — прозвучало после некоторой паузы.
— Эви, госпожа.
— Эви! — позвала она, — теперь проходи, я с удовольствием разделю с тобой время.
В душе медленно рос комок беспокойства.
… Эви, сидящая на высоком табурете, вскочила и упала на колени, приникнув лбом к земляному полу. Тана, увлекаемая Мер-даланном, шагнула вперед.
— Вон там, — Эви указала на противоположную часть двора, где в углу, на телеге, была установлена клетка из толстых жердей.
— Мне ничто не угрожает. Брат… не тронет меня.
— У меня уже много детей, роза моего сердца, — сказал он, — но, боюсь, для тебя это будет смертельно опасно. Тонкие не переживают здесь рождения детей. Возможно, наши дети слишком крупны для вас. Все те немногие тонкие женщины, которые попадали в гарем к повелителям, умирали либо в родах, либо после. А я хочу сохранить тебя.
— Да какие… Одна голова, две руки, две ноги… Ничего любопытного, Тана.
…К вечеру, когда зной начал спадать, Тана успела выспаться, поесть, принять ванну и известись от скуки. Ничто так не изнуряло ее, как вынужденное безделье. Ей казалось, что когда-то… там, за стеной гиблых радуг, она не бездельничала. Всплывали мутные обрывки воспоминаний, проносились мимо тенями, ускользая в непроглядно-черную яму забвения. То она находится в странном месте, похожим на глубокую шахту, но стены не из горной породы, а словно из мерцающих кубиков — сиреневых, лиловых, нежно-розовых… Это похоже на бесконечные друзы заманчиво мерцающих кристаллов. Вот она протягивает руку, касается одного из них — самого темного, как будто набухшего черничным соком… Тану не оставляло ощущение, что нашла она там нечто такое, что перевернуло ее налаженную и почти безбедную жизнь с ног на голову, а затем и вовсе заставило покинуть свой мир.