— А что, если мы поедем навестить твою мать? Думаю, она будет рада узнать о том, что я вернулся.
И сейчас мужчина лишь доказывал мое предположение. Ему было больно, и в то же время он не мог вычеркнуть меня из своей жизни. Пытался на протяжении шести лет, и все бесполезно. Я боялась спрашивать, чем он занимался, понимая, что иногда правду лучше утаить. Нет глупее поговорки: «Лучше горькая правда, чем сладкая ложь». Это полный тупизм.
— Это нормально, потому что я тебе не доверяю. Как и ты мне шесть лет назад.
Мужчина издевательски протянул:
— Пока нет. Я еще не оформлял документы. Не до того было. Но спасибо, что напомнила. Завтра же уволю.
— Я понимаю, что причинила тебе боль. И это — моя единственная вина перед тобой, но она не дает тебе право относиться ко мне, как к кукле. Думаешь, мне не было больно, и я не страдала? Да я чуть не спилась из-за твоего ухода и всего, что за ним последовало!
Влад подошел ко мне впритык, настолько близко, что я почувствовала жар его тела. В противовес этому теплу его глаза лишь замораживали меня своим презрением. Он резко схватил меня за волосы и больно потянул на себя, вынуждая впиться ладонями в его тело. Я попыталась отклониться в сторону, но Влад снова слишком мучительно, почти зверски встряхнул меня и заставил посмотреть ему в глаза.
— Мне не нужно твое прощение. Ты в любом случае не сможешь винить за прошлое сильнее меня самой. Я — свой самый главный судья, и, если ты не хочешь нести эту ношу, я тебя не прошу. Просто проваливай нахрен и начни жить так, словно ничего не было.
— Разве твоя мама не позаботится об этом?
— От тебя требовалось лишь одно — довериться мне. Но ты же такая самостоятельная, да? И куда тебя привело твое самоуправство? Ниже просто некуда падать, Ада. И вот за это я тебя по-настоящему ненавижу. За то, что уничтожила девушку, ради которой я бы умер. Стала пользованным куском дерьма.
— Я могла хотя бы обсохнуть у себя дома!
Вдруг Влад спросил:
— То, что ты сделала, не сотрешь просто так, дурашка, — он произнес мое прозвище с каким-то безумным оскалом, словно выговорил его против воли, и, обозлившись еще сильнее, вцепился второй ладонью в мою шею, — шесть лет — никчемный срок, который не поможет забыть. Мне бы не хватило даже вечности на то, чтобы простить тебя.
Он провел большим пальцем по моим губами и больно схватил за подбородок, фиксируя положение головы и не позволяя от него отвернуться. Наклонился, обдав дикой смесью ароматов, сочетающих буйство ветров и до дрожи в коленях знакомый парфюм, и холодно процедил: