– Так ты замужем?
– В книге что написано?
– Первый раз вижу, чтобы так бестолково использовали ценнейшие часы лунного дня травяного кузнечика, – проворчал Тайернак. – Ты должна была принести полное, а тут кот наплакал, а потом половину сам и вылакал.
Руки делали уже всё сами, даже думать не приходилось: подбросили щепок, довели до нужного цвета огонь, отмерили три фута плюща и затолкали всё в кипящую воду. Затаив дыхание, Арлина следила за зельем и паром, понимая, что это её последний шанс на сегодня, а, может, и навсегда. Клубы пара вырывались все белые и никак не хотели сереть. Арлина уже было совсем отчаялась, как вдруг среди белоснежных змеек проскочила одна потемнее. Следом ещё одна и ещё. И зелье было нужной прозрачности – гороховой кашей совсем не пахло. Потерпеть немного, и можно будет снимать.
– Так и говори, моча страуса. Здесь все свои, умничать нет нужды.
– Плющ, как путы. – Старик встал рядом с Арлиной и смотрел, как та отмеряет три фута и осторожно опускает растение в кипящую жидкость. – Он крепкой цепью обмотает того, кого надо выдернуть из лап смерти, и будет тянуть. Смоченный росой, словно слезой, плющ так просто не разорвать. Миллионы тонких нитей слабы по отдельности, но вместе их никому не сломать. Порвётся одна – другие выстоят. Вот для чего нам нужен плющ.
– Да суп в таком и не настоится. Баранья кость выше краёв будет торчать. А кушанья хватит от силы на тарелку Пакстону. Он ест, как воробей.
В кабинете Тайернака было тихо и тепло, хоть огонь в камине и был потушен. Топили всю ночь, и сырость с улицы ещё не успела прорваться и завоевать эти территории.
Её старый и грязный башмак, грохнувшись с приличной высоты, разметал добрую часть опавших листьев и валялся в самом сердце малахитового ковра, который, если приглядеться, представлял собой ни что иное, как целое поле четырёхлистников, края которых были приподняты, образовывая чаши, полные кристально чистой прохладной росы.
– Мне надо спасти своего любимого, – прошептала девушка, принимаясь за последний слой гари.
Комната на самом верху Ледяной башни ничем особым не впечатляла: одно окно с широким низким подоконником, на котором впору было спать, благо и мягкие бархатные подушки имелись, и было их много, а не одна-две; посередине – широкий стол, чем только не заваленный; шкаф у левой стены, дверцы которого с трудом закрывались – столько внутри было напихано и набито. Но главным зрелищем был вовсе не шкаф и не широкий подоконник, и даже не вид из окна. Последний вообще был под вопросом: облака в это утро опустились так низко, что высуни руку в оконную створку и коснёшься воздушной ваты, струящейся сквозь пальцы и застилающей горы на горизонте. Нет. Даже возможность потрогать небо не заставила Арлину разинуть рот да так и застыть, не решаясь сделать и шага вперёд.