— Робаут Жиллиман! Феррус Манус!
Михальчук скривился, а лейтенант Шевченко, послушав, вдруг рассмеялся.
— Это же он про нас! — пояснил он ничего не понимающему экипажу, — Послушайте сами. Робаут Жиллиман — это ж он Жукова так! Робаут — это по-ихнему Роберт, Георгий, то есть. Натурально, Жуков Георгий Константинович. А Манус — это, наверно, он Малиновского помянул. Это язык у них такой дурацкий, вот и перевирает… Все правильно, товарищ комиссар! Это наши маршалы, которых мы чтим и уважаем как сознательные бойцы Красной Армии.
— Лев Эль-Джонсон!..
— А вот это ты зря, — расстроился лейтенант Шевченко, — По политической части есть еще у вас пробелы. Лев-то он — Лев Давыдович, а фамилия его — Троцкий. Может, у вас там в Мексике его Эль-Джонсон и прозвали, а у нас он Троцкий, предатель и подлец…
Комиссар не очень-то понял про Троцкого, но главное — общение было налажено. Дальше пошло глаже, хоть и не без затруднений. Благодаря старанию мехвода, а также жестам и гримасам переговаривающихся сторон, скоро этот процесс уже можно было назвать хоть сколько-нибудь осмысленным общением.
— Хаос! Кхорн! Кровь!.. — переводил Михальчук.
— Да, проклятый Кох много у нас крови выпил, — кивал лейтенант Шевченко, — Это он верно говорит.
— Эльдар! Зло!
— Ну, тут ничего не понимаю. Есть у меня во взводе Эльдар один, Джавадзаде фамилия, хороший малый, из Азербайджана…
Иногда, когда общение пробуксовывало, комиссар вытаскивал из планшета блокнот и старательно и рисовал в нем картинки. Картинки тоже были странные — держать в руке саблю американцу явно было привычнее, чем карандаш. Когда лейтенант Шевченко жестами и гримасами изобразил ему войска СС, комиссар изобразил в блокноте ряд харь самого жуткого вида, при взгляде на которых сплюнуть захотелось даже советским танкистам. Хари были чудовищные, лишь отдаленно напоминающие людские. В их жутких оскалах топорщились длинные клыки, из голов торчали рога, а в когтистых лапах они сжимали непривычное оружие… Лейтенант Шевченко понимающе кивал — он видел карикатуры на гитлеровцев в газете «Красный воин», где они изображались схожим образом, и ничего необычного в это не замечал. Знать, нагорело и у американцев…
Под конец комиссар намалевал что-то еще более чудное. Долго старался, едва не высовывая язык, и нарисовал-таки — фигуру сидящего человека. Пропорции у человека были от Адама, богатырские, а лик прямо-таки светился. А еще он был неразрывно связан со своим стулом или, если учитывать массивность и роскошь, троном, пучком проводов. Странная вышла картинка. Судя по тому, с каким чувством комиссар указал на нее и прижал к груди оба кулака, этот субъект заслуживал самого искреннего уважения и почитания.