Моя комната вызвала мимолетный приступ щемящей ностальгии — она осталась точь-в-точь такой, какой я ее запомнила. Даже загнутый уголок одеяла и ручка, завалявшаяся под шкафом, которую я все забывала поднять. Я полистала книги над прикроватной полкой — не все отец отнес в мой подвал, ведь нужно было сохранить иллюзию, что я пропала внезапно, а пустые полки навели бы полицейских на определенные размышления. По той же причине здесь остались многие вещи, которые я любила — мой альбом с рисунками, оставшаяся от мамы шкатулочка с бижутерией — я представляла, что это мой ларец с сокровищами, выкопанный в саду, огромная пантера, с которой я любила спать в обнимку и использовать вместо подушки, и многое, многое другое.
Лили-Белла покачала головой, провожая баньши задумчивым взглядом.
В какой-то момент, под влиянием нахлынувших на меня эмоций, я чуть было не повернула назад. Однако все-таки сумела себя заставить выйти из подвала в полумрак прихожей. Огляделась по сторонам — ничего не изменилось? Ничего, только слой пыли на книжных полках стал толще — отец совсем перестал читать. Словно подспудно желая отстрочить момент нашей встречи, я неторопливо прошлась по дому. Гостиная была пуста, как и кухня. Повсюду — беспорядок, ясно говоривший, что этому дому не хватает хорошей хозяйки.
И было бы, наверное, странным остаться прежней, когда каждый день видишь мертвых. Когда находишься в мире, который его жители называют последним шансом — ведь, умерев там, на Той Стороне, они навсегда растворяются в пустоте.
— Только представь, каково это — знать, когда умрут люди? Предупреждать их криком — против своей воли, — и наблюдать за тем, как этот крик потонет в тишине между миром живых и мертвых; как тот, кого она пыталась предупредить, умрет на ее глазах.
По телевизору в папином мире, по всей видимости, началась реклама. Он отставил пиво в сторону и с хрустом потянул шею. Бросив быстрый взгляд на настенные часы, поднялся и направился на кухню. Я тенью следовала за ним.
После того, как я открыла в себе способность путешествовать по Сумрачному городу, встреча с отцом стала неизбежна. Не знаю, почему я так долго откладывала ее — наверное, боялась увидеть в его глазах равнодушие. Или счастье — в то время как я, его родная дочь, томлюсь в подвале, почти позабыв, что такое солнце. Ведь и на Той Стороне его не видно.
Справедливым было бы заметить и то, что, окрыленная свободой и абсолютной вседозволенностью, я подчас забывала о моем незавидном положении в мире живых. За несколько месяцев я исколесила страну вместе с лучшей — и единственной — подругой, пожила в десятках домов — в которых, к слову, не было такой уж необходимости: человеческие потребности в еде и сне здесь просто не существовали. Но приятно было жить то там, то там, сидеть на подоконнике с кружкой чая и через окно смотреть на черно-белый город. Такой привычный ритуал, призрачная иллюзия свободы…