На столе лежал ворох бумаг, девушки с упоением обсуждали нечто касающееся свадьбы, то и дело тормошили Сергея, требуя от него ответов на многочисленные вопросы. У меня все ещё стучала в висках кровь от обиды, нанесенной мне в лифте, от совершенно ненужного по отношению к ней сексуального возбуждения. Оно было неправильным, лишним, запретным даже. Вернусь на такси, решил я и, подозвав официанта, заказал коньяк.
— Старые привычки — они такие, не отвяжешься, — ехидно выдала она, и я почувствовал, как Маринка пнула её под столом.
— Я провёл слишком много времени в твоём обществе, — ответил я и отхлебнул терпкой жидкости. Она пьянила сразу — слишком редко я пил. Дарила хмельное, безрассудное веселье. — Мне нужно снять стресс. Твой бывший муж, наверное, тоже сейчас пьёт. От радости.
Она оттолкнула от себя бумаги. Нежно-сиреневого цвета лента, что лежала на них, спланировала на пол и осталась лежать никому не нужной. Все взгляды были прикованы к нам, на нас смотрели даже с соседних столиков, я почувствовал себя звездой, застигнутой фанатами. Отхлебнул ещё, улыбнулся ей.
— И ты хочешь, чтобы я танцевала с ним? Ты понимаешь, чего ты от меня просишь?
— Но, Света, — отозвалась Марина и замолчала, не найдя слов. Она всегда была очень эмоциональна, а сейчас, видимо, вдвойне.
В её глазах блестели слёзы. Видимо, начала понимать, что не все так просто, как ей в мечтах казалось. Мне вдруг стало обидно и за неё, и за себя, которого так легко записали во второй сорт, в брак.
— Идиотская затея, — сказала она.
— Значит, идиотская? — спросил я. — Я знаю идеи ещё бредовее. Рассказать?
— Руслан, — вдруг сказала она. Тихо, шепотом. Всего второй раз в жизни она произнесла моё имя. Испачкала им свой чистенький рот. — Не надо.
— А давайте, я расскажу?
Анька подалась вперёд, даже забыв про коктейль, который пила, Маринка замерла, не сводя с меня взгляда, видимо, догадывалась, о чем речь. Сергей залип в телефон, уж ему-то было все равно. А в её глазах — целая гамма эмоций. А самая-самая — страх. Она боялась. А её страх всегда действовал на меня, как наркотик. Его хотелось ощущать вновь и вновь.
— А вы знаете, что я, с которым она сейчас отказывается танцевать, являюсь её первым мужчиной? Как это сейчас говорят? Распечатал, порвал, использовал. И тогда она вовсе не кричала, что это идиотская затея.
Из губ Аньки вырвалось неприличное слово, характеризующее всю гамму испытываемых ею чувств. Мне было все равно. Я смотрел на неё. На широко распахнутые, неверящие глаза. Крепко сжатые губы. А они — да, я ещё помнил — могут быть очень мягкими и податливыми, могут послушно открываться навстречу, не стыдясь кричать от удовольствия, я знал, помнил, какие они на вкус.