Она никак пока не могла приблизиться к тайнам и загадкам его души, но приблизиться к нему самому ей ничто не мешало. И порой этого ей хотелось не меньше, чем его ответов на вопросы. Поэтому на следующем светофоре Кристина развернула машину.
– Я спросил, каково это – нарушать свои обещания?
– А мне он показывал как-то. Она огромная и просто шикарная! Тоже со спортзалом, гостевыми комнатами, с кухней размером во всю эту квартиру, если не больше, – Ника обвела рукой их с Верой съемное жилище. – Жду не дождусь, когда он переедет. Мы сможем больше времени проводить вместе, наедине.
На обратном пути от подруги домой Кристину застал звонок. Она ответила по громкой связи, ведя машину по залитым весенним солнцем улицам:
– Хорошо.
Герман тихо засмеялся, откинув голову, но ничего больше не сказал.
Кристина обнажила его торс, разметав в стороны мягкую порезанную ткань, и, не собираясь останавливаться на этом, схватила с тумбочки плеть.
Он протянул ей ее нож и улыбнулся, как будто это не его только что отходили плетью.
Он улыбнулся ей с наигранным сочувствием.
– Нет, не приходилось.
– Тем лучше для нас обоих. Я ведь предложила помочь ему с переездом.
Герман говорил чистую правду. В те минуты ее действительно пленило странное чувство вседозволенности и триумфа. И сейчас она ненавидела его за то, что он так точно прочел тогда ее настроение. Герман же от души наслаждался ее смущением. Он видел, что слова достигли цели и торжествующе улыбался, смакуя победу.
Кристина с трудом выдавила сквозь слезы:
– Милая моя девочка, думаешь, я не заметил? Из тебя палач никакой. Даже в игре. Мне показалось, или у тебя руки дрожат? Ты сегодня так боишься причинить мне вред, как будто ты это можешь, но, по секрету говоря, ты же сделаешь только то, что я захочу. В тебе нет ни капли той жестокости, которая способна сделать вечер по-настоящему интересным.
– Надо же… И цветы поставили. Тут теперь только хрустальной люстры не хватает и фонтана, – в шутку сказала девушка.
– Ну, у тебя есть еще время найти себе компанию. Солнце пока высоко, – ей нравилось вот так играть с ним и делать вид, что она не замечает намеков.
Злость и обида сгорели внутри так же быстро, как и зажглись. Осталось только осознание того, что случилось. Мысль о том, что она сделала нечто ужасное, порождала внутри омерзение к самой себе. Ей хотелось провалиться сквозь эти ступени, пойти в душ и стереть, смылить себя всю до костей, до пустого места. Девушка не могла поверить в реальность того, что только что произошло: она причинила вред другому человеку, и не просто кому-то, а Герману!