— Спокойной ночи, — сказала она, забираясь вовнутрь.
Вскоре они уже сидели с кружками чая и смотрели, как играет рыба, выпрыгивая из воды за мошкарой.
Тут она невольно вспомнила все то, что предшествовало его предложению, и покраснела еще сильнее.
— Извини, я просто забыла, что ты огнедышащий. Честное слово.
— Но что-то пошло не так.
— Или здравый смысл? — возразила Аня: самолюбие не соглашалось признать тот факт, что она элементарно боится.
О чем бы она ни подумала, мысли все равно сворачивали либо к Васе и Славе, либо к глобальному «что делать?» Наконец Аня задремала. Всю ночь ей снились жуткие непристойности вперемежку с героическими сюжетами, которые всегда заканчивались одинаково: ей отрубали голову на рыночной площади Эграна.
— Твою мать… — процедила сквозь зубы Аня. — А вчера ты не мог этого сделать?
— Конечно, нет, — усмехнулась бабушка. — В том-то и дело. Но в девяносто лет все выглядит иначе, уж поверь.
Несмотря на предыдущую бессонную ночь, уснуть не получалось. Аня слышала, как о чем-то разговаривают Вася и Слава, раздраженно, на повышенных тонах, но не могла разобрать ни слова. Наконец все стихло, и тишину нарушали лишь обычные звуки ночи: плеск волн, шелест листьев, мерный стрекот кузнечиков.
Аня открыла глаза. Спереди ее шалаш был открыт, и она могла видеть, как за озером разгорается рассвет. От воды тянуло сыростью, и Аня плотнее завернулась в одеяло. Запах из сна так и не исчез. Приподнявшись осторожно, чтобы не развалить свое хлипкое логово, она увидела на «пороге» букет странных белых цветов, которые душно пахли болотом.
— Анька, — сказала она, затягиваясь пахитоской, — учти, жизнь — как детская рубашка. Короткая и вся в говне. Поэтому надо ценить то, что выпадает. В старости пожалеешь о каждом, с кем не… кому отказала. Вот увидишь.
— Сдаться и сделать то, что требуют, или не сдаться и умереть. Вот тебе и выбор. А уж внушить… Я изучала психологию. Даже под гипнозом человека невозможно заставить сделать то, что противоречит его базовым моральным принципам. И если нас заставляли что-то делать, это означает только одно: где-то очень глубоко мы были к этому готовы. Славка в душе всегда был трусом и насильником, я — подзаборная блядь, а ты…
— Дрова принеси, — коротко приказал он. — Вон там лежат, под навесом.
— Зачем? Я все равно не доживу. И прекрати курить эту дрянь, воняет какой-то тухлятиной.
— Ну еще бы, — ехидно заметил Слава, вылезая из палатки. — Ночью ты на многое сгодишься. Себя не похвалишь — сидишь как оплеванный, да?
— Он мне это уже предлагал, — Аня покраснела от злости. — Только еще раньше. Симпатичный такой групповичок.