Однако мысль о сексе с Сулимом Евгеньевичем в лучшем случае не зажигала во мне ничего, а в худшем вызывала даже тошноту.
Мне было противно представлять, как он будет ко мне прикасаться и, тем более, как что-нибудь в меня засунет.
Я много думала, почему тогда Толик? С общечеловеческой точки зрения он был неухоженным сорокалетним бывшим зэком, больным, к тому же, легочным заболеванием. Решительно во всем Толик проигрывал Сулиму Евгеньевичу, но одна мысль о нем заставляла мое сердце биться сильнее и радостнее, возносила меня высоко и обрушивала резко, будто я слишком сильно разогналась на качелях.
Мне совсем не хотелось Сулима Евгеньевича, я была такой холодной рыбиной, когда думала о нем, словно во мне вообще не было ничего женского. Я чувствовала себя просто предметом, который может исполнять определенные функции, но ему самому это не нужно.
В общем, Сулима Евгеньевича я так и не захотела. А ведь у меня был хороший план: я думала убедить родителей дать ему оплачиваемый отпуск по болезни в обмен на секс. Такой ход Сулим Евгеньевич бы непременно оценил.
Не сложилось. Все мои мысли были заняты Толиком, и я не понимала, почему все так.
Как бы сильно я ни обижалась, все равно ездила с ним в Вишневогорск, потому что у меня было так много дел: переводить песни Битлов для Фимы (иногда я забирала у нее телефон и записывала ей еще больше музыки), слушать удачи и неудачи Вована с телефоном доверия. Он очень расстраивался, что его, по-видимому, не слишком-то мечтают увидеть на работе, в прямом смысле. Толик советовал Вовану заворачиваться в платок, как моджахед, на что один раз получил в рыло. У меня было подозрение, вероятно небеспочвенное, что даже эта шутка за гранью фола, получившая справедливое возмездие, была Вовану необходима, чтобы сбросить какое-то напряжение, поговорить, хотя бы с самим собой, о чем-то важном. Почему-то мне казалось, что другому человеку в похожей ситуации Толик бы такого не ляпнул. А, может, Толик просто не особенно думал о том, что он несет.
Светка возилась с мозаиками, я гуляла с Принцем, пока Толик трахал его хозяйку.
Натаху я увидела в чуть более адекватном состоянии, и она показалась мне не такой уж конченной: плакала и винилась. Оказалось, что даже Натаха — просто человек, запутавшийся, глупый и эгоистичный, но в целом не так уж сильно она отличалась от меня.
Были и еще люди, к которым мы иногда ходили. Один, к примеру, очень ворчливый дед, который называл меня мелкой шалашовкой. Он все время говорил, как хорошо ему было жить при Союзе, и я терпеть его не могла. Деда звали Геннадий Павлович, он был чем-то похож на бульдога, одышливого и очень злого, с некрасиво обвисшими щеками.