— Бойня у тебя, да? — спросил Толик. — Я верно понял?
— Мясокомбинат, — сказал папа, и оба они вдруг засмеялись, оглушительно, так, как смеются плохо воспитанные и очень злые мужики.
Я спросила:
— А почему это смешно?
Оба посмотрели на меня странно, мне стало неловко.
— Да, — сказала мама. — И правда, почему?
В этот момент вся столовая показалась мне разделенной на мужскую и женскую половины, каждая — со своими тайнами.
Толик снова шмыгнул носом.
— А ты совсем никуда не выходишь? — спросил он вдруг у меня.
— В смысле? — спросила я. — Это намек? Чтобы я ушла?
Толик засмеялся, показав мне зубы.
— Не. Не-не-не-не. Просто тебе типа восемнадцать. Тусовое время. Бацалки, все дела.
Он странно дернулся, улыбнулся шире.
— Что?
— Танцы, — сказал папа.
— А. Нет, не люблю танцы.
— А что любишь?
Я чуть было не сказала:
— Ничего.
Или:
— Спать.
В итоге сказала:
— Не знаю.
— Это нормально в восемнадцать. Залюбили тебя из-за Жорки.
Он бросил это как бы между делом. Никто на моей памяти так про Жорика не говорил. Родители не то что стерпели, казалось, они с Толиком согласились. Я думала, что Жорик — табу, что слова о нем все равно что удары.
Кроме того, я разозлилась. Как у себя дома, еще и диагноз мне поставил.
— Все, — сказала я. — Пойду спать.
— Во! — сказал Толик. — Воспитали!
Я хотела одним махом опустошить чашку, но совсем позабыла, что мама подлила мне горячего чая. Ужасно-преужасно обожглась, выронила чашку, разбила ее, ойкнула. Толик сказал:
— Бедняжка.
— Цветочек, ты в порядке?
— Да пап, — сказала я, едва-едва удержалась, чтобы не ткнуть под нос Толику средний палец. Толик опять, в который, Господи, раз закурил.
— Вы не умрете? — спросила я.
— Умру, это точно, — ответил он.
— Если встретишь Люсю, — сказала мама. — Пусть осколки подметет.
— Эксплуатация человека человеком. А люди должны быть свободными, я так думаю.
Кому интересно, что ты думаешь? Так подумала я. Ушла злая, нелюбопытная, но уже в комнате о решении своем пожалела. Надо было остаться и послушать. Хотя, может быть, родители при мне и не разговорились бы. Может, они так хотели что-то со своим Толиком обсудить, а я им только мешала.
Куклу я забрала с собой, даже заметила это не сразу, ходила с ней по комнате, будто она стала моей неотъемлемой частью. Взглянув на куклу, я физически ощутила, как отступает обида. Будто тошнота.
Красивая кукла, а Толик — он просто ненормальный. И где он нашел такую прекрасную, такую удивительную штуку, на каком рынке он ее отрыл?
Может, подумала я, при всех своих недостатках, Толик так умеет видеть красоту. Это похвально.