— Он уже вышел, — сказала я, закуривая, кинула пачку Сулиму Евгеньевичу, он тоже выудил себе сигарету. Я снова села с ним рядом, мы покурили, и я сказала:
— Хочу его соблазнить.
Сулим Евгеньевич снова вздохнул:
— Не разжигай углей грешника, чтобы не сгореть от пламени огня его.
— А я думала, ты мусульманин.
— А я думал, ты фригидная. Тоже непонятно, почему.
Чуть погодя, Сулим Евгеньевич добавил:
— Тебе просто нечем тут заняться. Вот ты и ударилась в народные религиозные практики, гендерно обусловленные, притом.
— Мой папа, кстати, был бандитом.
— Позднее у тебя, Рита, зажигание.
Я глубоко затянулась, выкашляла облачко дыма.
— А как твоя мадам?
— Хочет развестись с мужем и приехать ко мне, в Вишневогорск. Учит русский. Видимо, дошла до пословицы "с милым рай и шалаше". Жаль, что с милой — только в Париже.
Сулим Евгеньевич отложил джойстик, откинулся назад, улегся на полу.
— Не знаю, — сказал он. — Рита, мне двадцать восемь лет. Я чувствую, что должен что-то сделать в этой жизни. Не знаю только, что.
О нет, подумала я, только не чувак с проблемами, похожими на мои.
Я сказала:
— Что-нибудь великое?
— Да не обязательно, хотя бы что-нибудь.
Сулим Евгеньевич почесал ровный, красивый, почти скульптурный нос.
— Да уж. Жизнь — сложная штука. Только, умоляю тебя, на лингвистику не поступай. Отец твой с меня три шкуры сдерет.
— Он может, — сказала я. — Как я теперь понимаю. Если честно, у меня нет никаких идей, куда поступать, и кем быть. Никем не хочу быть.
— Ты и сейчас никто. Все по-прежнему.
— Пошел ты, — сказала я беззлобно. На Сулима Евгеньевича сложно было обижаться, он как-то так говорил всегда, словно и сам своим словам значения не придавал. И оскорбления не получались.
Я сказала:
— Люблю его.
Он сказал:
— О этот безрадостный космос русских женщин. Да люби, только потом он тебя топором зарубит.
Я пожала плечами.
— А ты любишь Франсин? — спросила я. Сулим Евгеньевич тоже пожал плечами.
— Сложный вопрос. Не знаю, люблю ли я хоть кого-нибудь. Наверное. Если кого и люблю, так это ее.
Ответ меня удовлетворил. Любовь — сложное, противоречивое чувство. Мы еще немножко поиграли на приставке, затем урок закончился.
Когда Сулим Евгеньевич ушел (на крыльце он еще долго о чем-то разговаривал с Люсей, иногда клонясь к ней совсем уж близко), я выкурила еще одну сигарету и решила все-таки пойти к Толику. В конце концов, если я любила его, значит я страдала. А страдать — вредно для психики, вредно для сердца, по возможности, надо сокращать время страданий до минимума. Нужно было разобраться с Толиком, сказать, что, если он не любит меня, я его тоже больше не люблю.