Толик сказал:
— Ща, мне надо там с одним мужиком побалакать, посидишь, подождешь, а потом пойдем с тобой, а?
— Куда? — спросила я.
— А, — сказал Толик. — У нас будет насыщенная культурная, епты, программа.
Толик улыбнулся мне, так нежно, что сердце забилось быстрее и слаще.
— Нормально все будет, не боись, — сказал он. — Зае… Зайдет тебе!
Я сказала:
— А тут не опасно?
— Да не, — сказал он. — Нормас.
Толик шмыгнул носом, я поглядела на него внимательно, испытующе и пришла к выводу, что у нас с Толиком могут быть очень разные понятия об опасностях. Наконец, мы с ним пошли вглубь лабиринта. Под ногами хлюпала грязь, кто-то и где-то очень далеко орал матом.
Я семенила за Толиком, боялась отстать, боялась потеряться. Пахло тоже странно, мусором и чем-то еще, действительно приятным. Не знаю, может быть, так мне пах асфальт.
— А кто там орет? — спросила я.
— Да алкаши сто пудов дерутся, — ответил мне Толик. — Ща, короче, заценишь все страдания земные.
— Но зачем? — спросила я. — Зачем это по-вашему?
— По-моему, — сказал Толик, чуточку меня передразнив. — Это полезно тебе. Радостей ты уже видела достаточно, ты боишься горестей всяких. Я тебе пояснить хочу за жизнь. За то, что она не заканчивается в горестях. Ни в каких обстоятельствах она не заканчивается, пока ты живешь.
Я наступила в лужу, подняла брызги, сама испугалась.
— Такая ты нервная, — протянул Толик, на секунду прижав меня к себе. Я ощутила его тепло, сильное и надежное.
— Вы очень горячий, — сказала я.
— Это из-за легких. Температурю всегда. Поэтому жарко.
Сердце так сильно и гулко билось, что я на секунду подумала, будто умираю, будто сейчас задохнусь, подавлюсь своим сердцем к чертовой матери.
Кстати, а кто такая чертова мать? Наверное, Лилит, которая рожала демонов.
Я была рыбкой из золотого аквариума, и вот меня взяли и выпустили в открытое море, или спустили в унитаз, не знаю даже, как будет вернее.
От этого я ощущала себя странно, но — не плохо. Точно не плохо. Мое гулкое сердце давало мне ответ — хорошо, хоть и страшно.
Мы петляли в лабиринте хрущевок, шли дворами, то и дело мне попадались старые машины, злые пьяницы и игручие дети, все здесь жило и дышало. В мусорном контейнере рылся дед, он радовался выуженным бутылкам. Мамаша кричала на маленькую девочку в неожиданных для сентября красных варежках, какой-то парень специально въезжал на велике в лужи.
Все проносилось мимо, как будто я ехала в поезде.
Толик в своих трениках, синий от наколок и кашляющий, был здесь как дома, он быстро стал естественной частью пейзажа, моим Вергилием.