Я чувствовала себя чужой и странной, птицей редкой породы, а ему было комфортно в Вишневогорске, хотя его настоящий дом находился очень далеко отсюда.
— Толик, — сказала я. — Вы же меня не бросите наедине с чем-то ужасным?
— Не, — сказал он. — Я ж все понимаю, ты че. Ща только немножко посидишь, подождешь меня, и потом не брошу уже.
— Но вы же ненадолго?
— Не, — сказал он. — Бабла бы достать, и все. Я просто тебя туда брать не хочу, у меня там мутный знакомый, слышишь?
Небо казалось все тяжелее и тяжелее, облака набухли, как вата, смоченная в воде. Я была уверена, что дождь разразится в самый неподходящий момент.
Господи, подумала я, где я сейчас нахожусь?
Наконец, мы вышли к какой-то другой дороге, чуть более гладкой, чуть более оживленной. За ней был, кажется, рынок, рыночный комплекс — длинные, серо-белые павильоны с синими крышами, простые и понятные надписи: мясо, рыба, овощи, одеждаобувь. Именно так, "одеждаобувь", почему-то в одно слово. Кто-то пририсовал на белой стене оранжевую букву "н" и получилось даже "нодеждаобувь". Рядом была серая с красной крышей автомастерская с пристройкой сбоку, над которой висела фотография шины на красном фоне — автозапчасти.
Дальше я увидела Дом Культуры (вот именно так и очень гордо), а за ним — скудные и мрачные очертания кладбища.
Вот и центр местного мироздания.
Толик оставил меня во дворе, сказал:
— Скоро буду.
Я ему верила, но все равно дрожала, как осиновый лист, от нервов. Я даже не понимала, чего именно боюсь.
Толик пошел через дорогу, не глядя ни вправо, ни влево, покоцанная "девятка" проскочила сантиметрах в десяти от него, но Толик не обратил на это внимания.
Господи, подумала я, если его собьет машина, я останусь тут навсегда.
Стоп, Рита, тебе восемнадцать лет, уж папе-то ты позвонить сможешь.
Потеряв Толика из виду, я принялась изучать обстановку.
Сначала я долго смотрела себе под ноги. Бензиновые лужи, такие радужно-мутные, грязные колеса старых тачек (как минимум у двух из восьми машин они были спущены), путешествовал от лавки, на которой я сидела, к двери подъезда белый пакет, заглатывал побольше воздуха и взлетал, словно его тянуло к небу, в высоту, но сил не хватало никак.
Листья на земле лежали уже золотистые, здесь осень казалась ближе и ощутимее. Куда-то носил усиливающийся ветер обертки от шоколадок. Стояли у подъезда, со стороны мусоропровода, батареи мучительно-зеленых бутылок. Какой изумрудный цвет, подумала я, это красиво. На двери с замком, запирающей конец (и итог) мусоропровода, была надпись "твой дом".
А на изголовье моей скамейки красовалось сообщение для некоей Анны, краткое и емкое "Аня, шмара, вешайся".