Ребята опять громко засмеялись, в мозгу моем этот смех никак не хотел затихнуть. Наконец, я увидела Толика, он переходил дорогу. Я помчалась к нему чуть ли не со слезами на глазах.
— Толя!
Я бы и на дорогу выбежала, но он поймал меня у самого тротуара, развернул и поставил рядом.
— Маргарита Викторовна, — сказал он и наклонился ко мне ниже, прошептал. — Мы с вами теперь при лавэ.
Я дышала часто и быстро, Толик погладил меня по голове.
— В поряде все?
— Да, — сказала я, но потом покачала головой. — Не оставляй меня больше одну!
— Не буду. Жирненько получилось, приколись? Ну, не в реальную стоимость, конечно, не в треть даже, но для наших пенат — жирненько. А нам много не надо. Жить будем здесь и сейчас, правда?
Я кивнула, глянула на ребят. Они больше не обращали на меня внимания, пили пиво, говорили о чем-то. Разве что, когда мы проходили мимо, тот, что в шапке, бросил взгляд на нас с Толиком. Наверное, он подумал, что Толик — мой отец или, по крайней мере, дядя. А мне было приятно, что на самом деле Толик — мой любимый.
— Чего, не понравились ребята? — спросил Толик.
— Что вы имеете в виду?
— Напряглась с них, — сказал он просто. — Это с непривычки. Живые люди обычные, вот они какие.
— Толик, а почему нет окурков? Неужели тут бросают на землю все, кроме окурков.
— Лягушку бросишь, бывает, оземь, а она царевной обернется, — засмеялся Толик, но, когда я нахмурилась, сказал:
— Да нищебродины их жарят и докуривают, че уж там? Или школьнички.
— Что?
Сначала я подумала, что Толик шутит, но он сказал:
— Я так делал, когда маленький был. Собираешь бычки, жаришь на сковородке, они сохнут, и их можно курить. Нормально шли. Продавали даже че-то с братухами синюгам всяким.
— Фу! Вы могли чем-то заразиться!
Толик оскалил желтоватые зубы, показал золотые клыки.
— Живем раз один всего лишь, — сказал он. Толик так странно вывернул предложение, будто носок, меня это почти восхитило.
— Скажите мне, куда именно мы идем?
— О, у нас с тобой длинный список самых несчастных людей Вишневогорска, — задумчиво сказал Толик, вдруг закашлялся, треснул себя по груди, мучительно втянул воздух и снова закашлялся, почти захлебнулся.
Сплюнув мокроту, он задумчиво посмотрел на небо.
— Тот один, у которого нос разбит, там мне напомнил друга моего одного, Эдьку, представляешь?
Я ведь тоже видела Эдика Шереметьва на фотографии, но совсем не помнила его лица и не могла понять, что схожего было у Эдика Шереметьва и того парня с пивом.
— И я задумался, — сказал Толик. — Зачем они умирали? Когда человек на войне, когда он солдат, он же умирает за хорошие вещи. За Родину, за семью, за друзей. Даже если это не его выбор, и страна у него мудацкая, типа Гермахи, умирает он, потому что у него выхода никакого нет. Причина есть все равно. А зачем они умирали?