Я зажала нос, к горлу подкатил ком.
— Какие мы нежные, — засмеялся Толик. Голос его вознесся вверх. Акустика в подъезде тоже была странной. А стены — зеленые, белый осенний свет, лившийся сквозь окна, делал этот цвет странно-холодным. Мне показалось, что я попала в бутылку.
Лифта не было (жаль, я хотела бы поездить в подъездном лифте), мы поднимались наверх пешком.
— К кому мы идем?
— Да к Фиме и сыну ее, — ответил Толик, как будто мне это о чем-нибудь говорило. — Первые в списке сегодня.
На четвертом этаже мы остановились у покрытой серым в проплешинах дерматином двери. Пуговки на ней загадочно блестели. Прям как мое лицо.
Дверь открыла дряхлая, трясующаяся от груза времени старушка, родниковоглазая, вся заостренная, тоненькая, с почти белыми губами.
Взгляд у нее, тем не менее, был живой и любопытный, сначала он впился в Толика.
— Толя, — сказала она по-старушечьи певучим голоском. — Алешенька, там Толя пришел!
— Фимася, — сказал Толик, обнял ее быстро и аккуратно, такую хрупкую и так осторожно. — Здорова! Ну че, ща зарядим с утра по делам с тобой, да?
Фима глянула на меня очень внимательно, с цепкостью умного животного. Она вся была в черном, и на голове — черный платок, закрывающий ушки, из-под него только пара прядей серебряных совсем волос выглядывала.
— Племянница твоя, Толя? — спросила она. — Привел к бабке, ей б в кино, гулять.
— Невеста, — сказал Толик коротко и, мягко отодвинув Фиму, вошел в квартиру. Фима смотрела на меня, я на нее. Никогда еще я не видела настолько старых людей. Казалось, она ровесница коммунизма. И пережила этого своего ровесника она, надо сказать, весьма надолго.
Господи, подумала я, какая же вы старая бабушка.
Конечно, я этого не сказала, но ее старость меня восхитила, как восхищают вековые сооружения и древние скалы.
Мы смотрели друг на друга.
— Меня зовут Рита, — сказала я, наконец. — А вы Серафима…
Но Фима продолжала на меня смотреть, наконец, длинный, узловатый, как у ведьмы из мультика, палец устремился к моей щеке.
— Это так модно сейчас? — спросила Фима с любопытством. — Среди девочек молодых? Бабка старая, на улицу редко выходит, сама понимаешь.
Щеки и лоб, натертые блестками, в полутьме лестничной клетки, наверное, выглядели совсем волшебно. И Фима не понимала, насколько по-дурацки.
Я кивнула.
— Очень красиво, — сказала она. — Выглядишь, как рыбка.
— Спасибо.
Фима вся напряглась, словно даже мысль о движении давалась ей сложной, и потенциал к нему она брала из самых костей своих, из глубины, где скрывались еще тающие запасы сил, где вместо живого огня остались искры в тлеющих углях.