Людка вернулась, сунула Толику какой-то пузырек, который тут же перекочевал ему в карман. Толик поцеловал себе ладонь, с чувством и благодарностью отправил Людке воздушный поцелуй.
— Спасибо, моя ты хорошая.
Когда мы вышли, я спросила его:
— Толик, а вы любите мою маму?
Первые капли дождя упали мне на нос, я вытянула руку, и на нее приземлились еще три. Почему-то дождь казался мне большим облегчением, как летом. Мимо пронесся на велосипеде мальчик, он кричал кому-то матом, что догонит, и вот тогда-а-а.
Со скамеек во дворах поднимались бабушки, потревоженные дождем.
Где-то взвыла и затихла сигнализация.
Толик сказал:
— Люблю. Я ща всех люблю.
— Вы понимаете, о чем я говорю.
Он пожал плечами.
— Я серьезно спрашиваю.
— А я, — сказал он. — Отвечаю серьезно. Люблю ее — не могу. И Людку, вон, не могу как люблю. И, вон, мужик идет, мужика люблю. Всех людей люблю, че с меня убудет, что ли.
Я не знала, у какого из одинаковых домов мы остановимся, и в этом был элемент игры. Я смотрела на эти уродливые здания и думала, в каком из них живет Светка, и как она живет, и что за беда у нее.
Понятное дело, думала я, раз лекарства для Светки, значит она не здорова.
У Толика мне спрашивать не хотелось, так я как бы обманывала судьбу. Я просто провожала взглядом серые, громоздкие здания и думала, ждет ли, даже, может быть, очень сильно нас Светка?
От дождя все так сгладилось, размылось, будто акварель. Щипало глаза, непонятно отчего. Может, дождь такой был, не знаю, грязный или что-нибудь вроде того. У Толика блестели бледные, мокрые плечи, и я подумала, что, простыв, он может умереть. Легкие у него ведь больные.
— Давайте пойдем побыстрее, вы совсем замерзнете.
У одного из домов мы, наконец, нырнули под козырек подъезда. Хорошо было не знать, куда мы идем, ничего не ведать о том, куда заведет меня судьба.
Мне вспомнилось почему-то стихотворение Вознесенского, дождливое и пронзительное, хотя и существовало оно для другого — для лесной тишины.
Знаете?
"Не трожь человека, деревце,
костра в нем не разводи.
И так в нем такое делается –
боже, не приведи!"
Там еще было что-то о спасении, которое человеку можно пожаловать, и которое может его погубить.
Толик, несмотря на всю свою болезненность, был просто чудовищно выносливым. Я замерзла и продрогла, он же только пакет с лекарствами под майку спрятал, вот и все его беспокойство по поводу дождя.
Мы преодолели два пролета, и Толик остановился у деревянной, густо налакированной двери. Рука его потянулась к звонку, затем он мягко, тихонько выругался и принялся стучать. Должно быть, вспомнил, что звонок не работает.