В этом не было ничего однозначно плохого, я не считала папу худшим человеком, чем раньше.
Просто мне стало грустно за него, за то, что так много вещей в своей жизни он делает без радости, только ради облегчения совести.
Что касается Толика, в определенном смысле эта радость от людей, от помощи слабым, не делала его лучше. Только красивее.
И счастливее, конечно.
На детских площадках уже обосновались подростки, поблескивали рыжие кончики их сигарет и банки из-под алкогольных коктейлей. Я подумала, что многие из этих настораживающе громких девочек и мальчиков младше, чем я, но все равно перепугалась.
Шум пугал меня так сильно, словно я была маленьким, глупым животным. Толик шел рядом, белки его глаз влажно, температурно сияли, татуировки в наступающей темноте казались черными венами трупа, сложившимися так причудливо. В зубах Толик сжимал сигарету и умудрялся не уронить длинный столбик пепла, хоть и шел так быстро.
А я поспевала за ним, я боялась остаться одна.
— Толик, — спросила я. — А чего нельзя говорить людям, которые были на войне?
— Что все было зря, — ответил Толик. — Но это ваще никому говорить нельзя.
Вован жил в доме с лифтом, я даже удивилась. Не думала, что бывают хрущевки с лифтами. А, может, жил Вован и не в хрущевке. Может, я просто все невысокие, чахлые многоквартирные дома так называла.
В лифте пахло куревом, кнопки его почернели, они были шершавы и обожжены. Толик деловито посчитал, какую кнопку нажать, ткнул в нужную пальцем, и она засветилась изнутри бело-золотым, несмотря на всю ее черноту.
Лифт был тесный, как гроб, отделанный пластиком, разрисованным под красное дерево. Он поднимался вверх со скрипом, с натугой старичка. Я задрала голову и увидела надпись "че те?".
Может быть, мне показалось, но, когда Толик в очередной раз мучительно вдыхал, он склонился ко мне, втянув носом воздух у моего виска.
Вполне вероятно, что, наклоняясь вперед, он обеспечивал своим бронхам хоть какую-то свободу. Но мне хотелось думать, что Толик вдыхал мой запах.
И, главное, что мой запах ему нравился. Из-за того, что мне так хотелось быть с ним рядом, из-за того, что я так часто ощущала тягучее тепло в животе и в груди, мне казалось, что я даже пахну по-особенному. И не факт, что хорошо.
Вован жил на последнем этаже. Замок у решетчатой двери, закрывающей вход на крышу, был отбит, и я испугалась.
Мне показалось, что открытая крыша — это ружье, которое должно выстрелить. В конце концов, ветеран войны, живущий на последнем этаже, не мог никогда не думать о.
Толик сказал:
— Не парься. Ну, во всяком случае за то, какое выражение у тебя на роже. Тока за голосом смотри, так все нормально.