, среди них оказался один мой бывший однокашник, и это спасло мне жизнь. Не стану описывать, во всяком случае, сейчас, как со мной обращались. Скажу только, что меня передали немцам, и через несколько достопамятных месяцев, проведенных в различных тюрьмах и застенках, когда я постоянно был на волоске от смерти я попал в Дахау, откуда вернулся в начале июня 1945-го. Пожалуй, короче, обо всем этом и не скажешь. Вскоре после окончания войны я женился. Жена моя умерла в прошлом году от рака, оставив мне дочь, которую окрестили в мою честь Михаелой, звали же ее Элой, Элицей. Сейчас ей пятнадцать лет; это милая, стройная девушка. Раньше она училась очень хорошо, но в последнее время, непонятно, почему, сдала. Живем мы в четырехкомнатной квартире. Одну комнату занимаю я. Эла спит в комнатке рядом с кухней, две комнаты я сдаю. В бывшей комнате брата уже много лет живет музыкант; домой он приходит после полуночи, утром мы его вообще не видим, встречаемся мы с ним обычно после часу. Комнату покойной жены я сдал пожилому торговому агенту, который больше находится в разъездах, чем в Любляне. С тех пор как умерла жена, мы с Элой едим в одном и том же ресторанчике, только завтрак, а иногда и ужин готовим дома. Словом, тихий дом без всяких взрывов и потрясений. До смерти Милены мы были самой что ни на есть обычной семьей, у нее были боли в желудке, я допоздна работал. Эла училась. Мы с женой заботились о нашей Элице, семейные неурядицы по мере возможности обходили молчанием. Два-три раза в месяц я напивался, потом с похмелья целый день ходил смурной и наконец с головой окунался в работу. Та моя половина, которая еще в бытность мою студентом занималась репетиторством, была хорошим мужем и отцом. Та же, что некогда предавалась азартным играм, временами нарушала размеренность моей жизни. Именно она в свое время грозила сделать из меня авантюриста. Спасла меня болезнь сердца. В институте я выучил немецкий и английский, читал захватывающие романы. А это всегда оставляет след в характере человека. Реальная жизнь требовала одного, воображение влекло к другому. Милена была красавицей, и брак наш вырос из любви и страсти. К тому времени, когда у нее начались боли в области живота, страсть поутихла и любовь стала переходить в дружбу. Она знала, что иногда я изменяю ей, жестоко страдала, но ни разу не сказала мне ни слова. Когда она умерла — в страшных мучениях, но без единого стона, во мне что-то перевернулось, словно бы вместе с ней умерла часть меня. Я впал в летаргию. Часами сидел, тупо глядя перед собой. Но в эту самую пору я очень сблизился с дочерью. Она умела вовремя погладить меня по голове, потом тихим внимательным голосом, полным понимания и преданности, спросить о каком-нибудь пустяке. Просила помочь ей написать сочинение, кормила меня, водила гулять. Как-то в Граде, когда я улыбнулся какому-то ее замечанию, вдруг обняла меня и чмокнула в щеку. Она, никогда не пылавшая любовью к домашним делам, мурлыча песенку, мыла, убирала, чистила обувь. Часто подсовывала мне журналы со статьями о проблемах молодежи. Волей-неволей приходилось их читать и потом обсуждать с ней. Почему у молодежи на всех пяти континентах дурные склонности? Какие еще дурные склонности? Я смеялся. Только бы у нашей Элы не было дурных склонностей. Она повела меня в кино. Битники и девицы-оторвы. Молодежи в определенном возрасте свойственно подражать дурному. Поэтому американцы запретили гангстерские фильмы. Мы в свое время упивались «Саниным» и «Героем нашего времени», читали романы о ковбоях Макса Брэнда и Оуэна Бакстера