. И Тарзаном. Но разве это дурные примеры? Возможно, просто мятущиеся души. Откуда Эла все это знает? И мы в свое время выпивали, дрались, бегали за девчонками, не верили ни в бога, ни в черта и смеялись над всем, что проповедовала церковь. Это было тогда, а теперь настала пора джинсов, рок-н-ролла, хулиганов, черных свитеров, тунеядцев, черных кошек, красных собак, зеленых собак, экзистенциалистов, ангелов с замурзанными лицами. Эпоха переоценки ценностей, вспомнил я. Я припоминал свое ухарство, наши пьяные затеи, дерзкие выходки. Впрочем, Эла не знает, что я и сейчас хоть куда, когда хмель во мне бродит и будоражит воображение. Она звала меня назад в жизнь. Звала и дозвалась. Да и время сделало свое. Было просто смешно. Эла рассказывала мне о своих одноклассниках, которые угоняют машины. Я был ошарашен и в то же время рад, что она со мной откровенна. Было смешно, что она говорила, как зрелый, умудренный опытом человек, я же — как все понимающий хладнокровный битник. Я полушутя анализировал это на первый взгляд разрушительное начало в молодых людях, которое со временем превращается в свою противоположность. Избыток силы, жизнелюбие и затем — взрыв. Она взглядывала на меня с удивлением. Будто я сам причислял себя к молодому поколению мира или, по крайней мере, был его адвокатом. А я про себя думал: «Моя Эла никогда не будет угонять автомобили». Мы в свое время таскали в парке скамейки и бросали их в пруд, нанося тем самым ущерб, и все же стали людьми. Гораздо больше встревожился я, услышав от нее, что над ней смеются, потому что у нее еще не было парня. Но про себя подумал: «Ее доверие ко мне — признак твердости». Обычно она рассказывала мне об одноклассницах и подругах или о выходках одноклассников, которые уже пьют и курят. Рановато, говорил я и переводил разговор на здоровье. Эла развивалась, любо было на нее смотреть. Неожиданно я поймал себя на том, что принадлежу к отцам, которые гордятся своими подрастающими дочерьми. С возрастом, естественно, пришел интерес к моде. В один прекрасный день она вдруг отказалась идти в школу «в этих туфлях».
— Почему? — удивился я. — Вполне приличные, крепкие туфли!
— Да, но фасон допотопный. Таких уже никто не носит. Все надо мной смеются.
— Смеются? Как это смеются?
И еще все уже носят часы, у одной Элы нет. И над этим смеются. Опять смеются? Нет, за четыре-пять тысяч ей не нужны. С такими она не может показаться в школе. Засмеют. Какие же ей нужны? Хорошие. А сколько они стоят? Да восемнадцать, двадцать, двадцать пять тысяч.