«Для него и тепло это, и свет», — сказал он про себя.
В темном рукаве улицы навстречу ему попался паренек лет десяти — двенадцати: одна рука в кармане, другой водит по стене; сосредоточенно куда-то шагает, проверяя по пути какую-то свою выдумку.
— Эй, паренек, ты куда это один направился, а? Что у тебя, никого дома нет?
Мальчик, словно проснувшись, мельком поглядел на него, обошел и двинулся дальше.
— Ну-ка, сынок, ступай домой, — загудел человек. Но тут же сник, будто сказал что-то лишнее, и ускорил шаг.
А солнце уже целиком захватило большую площадь, как следует нагрев плиты. Он шел, не поворачивая головы в ту сторону, где в тени перед кафе сидели его ровесники да и пенсионеры помоложе. Твердым и сильным шагом, мерно размахивая рукой со сжатыми пальцами, с привычно-иронической маской на лице, возвысившись и над самим собой, у всех на глазах он миновал площадь и, вступив в тень узенькой улочки, нырнул в поток хозяек и хозяев с сумками и кошелками в руках.
— Эй, рыба летит! — крикнул он о чем-то судачившим женщинам, загородившим проход.
— Что вы говорите, приятель? — Густой бас заинтересовал кумушек.
— Рыба летит, говорю.
— Ловите же ее, раз летит.
Рокочущий бас, продолговатое белокожее лицо с резкими чертами, небольшие серые глаза с суровым выражением, твердый шаг спортсмена, скупой взмах рук со сжатыми в кулак пальцами — все выдавало человека, которого ничем не удивишь. Женщины со все возрастающим любопытством оглядывали его, и каждая отмечала его выправку, его прямую спину. Одна замотала головой, точно борясь с ознобом, и, чуть улыбнувшись, сказала:
— Шутит дядя.
— Шутит, шутит, — механически повторила другая, все еще изучая его задумчивым взглядом.
Запахи моря. Шум людских голосов. Эхо под высокими сводами. Кучки людей у прилавков. Толчеи нет, рыбы много, больше всего сардин. Он хочет сперва насладиться запахом моря, рассмотреть морских животных. В глаза ему бросается выражение деловитости на лице продавца-рыбака: да, они кормят народ и требуют признания.
— Труженики, труженики, — говорит он.
Рыбак хмурится, опершись руками о стол, приподняв плечи, безучастно смотрит прямо перед собой.
— Думает, я насмехаюсь. Да не насмехаюсь я, сынок. Люди за это гибли. Знаю, я знаю.
И торопясь уйти, поскорей купил рыбы.
Сейчас придет почта. На высокой колокольне как раз пробило девять. Это серьезное напоминание. Тоненьким голоском вторил колокол с белой каменной церковки на берегу. Звон его сверлил уши, заставлял людей думать о смерти (то есть о попах), он завывал, как сельская дворняга, бесконечно, днем и ночью, не заботясь ни о чьих нервах.