Мы стояли и смотрели в озеро. Молчали, и только ветер чуть шевелил листья над головами.
Влад первым заговорил. Внезапно поднял лицо, подставил свежему дуновению, и просто сказал:
— Мне приснился странный сон…
И вздрогнули все.
Сразу сжалось сердце от предчувствия страшной боли. Да, сон. Был сон.
И Влад понял, всхлипнул, опуская голову, и его губы задрожали:
— Вот, значит, как…
Мы снова сели на скамейку, и долго молчали, глядя на пожелтевший и проржавевший мир вокруг. Такой же обветшалый, как мы, такой же никчёмный. И уже не знаю, что дёрнуло изнутри, но я вдруг сказала:
— Нужно идти…
Влад взял меня за руку и сжал её ласково и трепетно, улыбаясь дрожащими губами.
— Варя дело говорит, — хрипло кашлянул Константин — Нужно. Предлагаю не откладывать. День-два — и кто-нибудь из нас не сдержится, сорвётся. Предлагаю сегодня в ночь.
И никто не отказался. Не сказался больным и немощным, старым или занятым…
Владик проводил меня до моего выхода из парка. Мы долго стояли в тени большого визуатора, расцвечивающего мир красками рекламы новшеств. Стояли молча, он просто держал мои ладони в своих, и нам не о чем было говорить. Всё уже давно сказано. Когда ещё можно было говорить. До того, как впервые пришли в город танки и нас выгнали из школы на спортивные площадки и сказали — всё. Потом им приходилось делать это ещё не раз, пока новое правительство не приказало взрывать здания…
А потом мы расстались. Просто расцепили руки и я, опустив голову, тихо посеменила по проспекту Буша в сторону дома. А Владик остался в парке. Знаю, что смотрел в след, а, когда меня скрыли здания, ушёл в другую сторону — к себе в гетто.
Пока добралась до своего квартала, солнце раскрасило медными бликами стёкла старых зданий и к своим домам потянулись работники второй смены. Третья уже к этому времени покинула квартал. Я долго стояла в числе прочих между двумя колючими заборами, сужающими очередь до одного человека, перетаптывалась, с трудом умеряя боль в колене, пока пришло и моё время привычно сунуть в окошко блокпоста свой социальный жетон. А потом — всего двести метров по прямой, через заросший брошенный гаражный массив и — дома.
Поднялась на второй этаж, толкнула дверь — давно уже не запирала — и, зайдя, села на табуретку прямо у входа. Так ноги разболелись, что сил не осталось терпеть. Села, начала гладить, шепча про себя древний детский уговор: «У собачки заболи, у кошки заболи, а у меня — пройди». Из лекарств-то дома оставалась только травки, собранные с пустыря возле гаражей, да самогонка, выменянная по случаю почти за бесценок — за томик Дюма, весьма потрёпанный, да не с начала и без конца. Была бы ночь обычной — выпила бы рюмочку, сделала компресс и спать легла, но не получится.