«Да, он меня любил, очень любил. Он любил меня без всякой задней мысли, до той минуты, пока Клара не вернулась сюда».
Она встала, начала машинально одеваться, не зная который час и не позвав Мари на помощь. Сквозь мглу ее безнадежности пробивалась заря какого-то нового света; это был грустный свет, напоминающий собою 'короткую северную зарю Норвегии. Во время припадков лихорадки ее совесть занята была какой-то таинственной работой. Какой-то голос шептал ей:
- Что-то умерло. Вот конец эры…
Так осенний ветер, унося последние листья, говорит:
- Вот конец веселых дней. Вот зима…
Да, на этот раз это была зима; она чувствовала ее и каждый раз, как это ощущение проникало в нее, она дрожала с головы до ног… Что-то умерло… Она одевалась, как в траур, чтобы идти за погребальным катафалком.
«Капелла на улице Турин… Аббат Гюгэ».
Вот о чем она думала теперь. Снова страшная грусть охватила ее, она вся задрожала и бросилась на колени на полу, произнося:
- Господи, сжалься надо мною! Сжалься надо мною! Она умела только лепетать этот безнадежный возглас, чего она могла просить у Творца - людского счастья и людского сострадания? Ее горе было непоправимо; она не хотела излечиться от него.
Она повторяла:
- Боже мой… Боже мой…
Подобно детям, которые, страдая, зовут мать и не переставая повторяют это успокоительное имя, даже когда знают, что мать не может им помочь.
Она поднялась почти бессознательно. Она кончила одеваться и хотела уже выйти, когда горничная, спавшая в соседней комнате, прибежала на шум.
- Вы уходите, сударыня? Вы нездоровы, сударыня?
- Нет, Мари. Я хорошо себя чувствую. Мне надо выехать.
Англичанка не посмела спросить: «Куда вы едете, сударыня?», - она только сказала:
- Барыня вернется?
- К завтраку непременно, Мари.
И не желая, чтобы ее больше расспрашивали, она торопливо вышла. Она почти бежала бегом до фиакра.
- Улица Турин… В монастырь… В капеллу… Вы меня подождете.
Было почти восемь часов, когда она туда приехала. Она думала прямо войти в монастырь через маленькую дверь, выходящую во двор и сейчас же подняться к аббату Гюгэ. Но фиакр остановился подле капеллы; двери ее были отворены и в глубине светились восковые свечи. Потребность молитвы и покаяния толкнула ее в капеллу. Она тотчас же почувствовала себя лучше в этой прохладной полутьме. Позади пустых скамеек воспитанниц, несколько стульев и prie-Dieu ожидали верующих… Жюли опустилась на колени.
Уже было утешением войти сюда и молиться. Она уже не шла сюда, как эти три года тому назад, с сладкой боязнью грозящего греха. Она теперь грешила, грешила месяцы и годы и вот даже грех этот кончался. Никогда больше она не совершит его; рука Провидения вернет ей ее чистоту.