- Первый акт начался пять минут назад. Ты сейчас все поймешь. Это прежняя любовница герцога старается возбудить ревность герцогини. Разве я лгал, говоря тебе, что маленькая Фавье такая хорошенькая, такая прелесть? Смотри, она увидела меня. По счастью, это случилось именно теперь, когда та произносит свою несколько длинную тираду. Иначе, пожалуй, она из-за меня позабыла бы свою реплику. Она смотрит на тебя. Ты ее интригуешь. Она знает тех трех-четырех приятелей, с которыми я обыкновенно бываю. Теперь послушай, как она говорит. Один тембр ее голоса уже чистейшая музыка, разве это не восхитительно? Слушай… Вслушайся немножко в то, что она говорит. Это Жак Молан чистейшей воды…
С тех пор я много раз слышал «Голубую Герцогиню», столько раз, что знаю наизусть каждую фразу. Я могу отметить все паузы, те паузы, которые делают актеры, желая подчеркнуть эффектные места. Это очень изящная и очень тонкая пьеса, несмотря на вычурность заглавия. Она представляет замечательно тонкий и крайне верный этюд редкой, но возможно человеческой ревности. Это история человека, влюбленного в жену своего друга, который в любви своей остается верным своей дружбе. Никогда он не высказывал своих чувств этой женщине. Он и себе в них никогда не признавался, и не может перенести, чтобы другой ухаживал за этой молодой женщиной. Он кончает тем, что спасает ее от непоправимого падения, но она не знает, что это делает он и почему. А первая сцена, в которой юная герцогиня доверяется прежней любовнице своего мужа, не подозревая, какие воспоминания она будит в этом сердце рассказом о своих собственных радостях, какая глубина анализа звучит в ней, трогательного, нежно жестокого, если можно так выразиться! Одним словом, эта пьеса просто маленький шедевр, произведение современного, страдающего от своего ума Мариво, игривая веселость которого представляется как бы кружевом, наложенным на рану. Но высокое достоинство этой комедии не было оценено мною в этот первый раз, хотя бывший со мной Молан и объяснял мне все малейшие детали. Как художник, я был слишком поражен удивительным явлением, которое представляла Камилла Фавье, так легкомысленно названная моим приятелем своей любовницей. Ложа бенуара, приходившаяся почти в уровень со сценой, давала мне возможность следить за малейшими изменениями ее лица, видеть самое мимолетное выражение ее глаз и самое мгновенное нахмуривание бровей. Я видел даже слой кольд-крема и румян, неровно наложенный на ее щеки, черные тени, наведенные вокруг глаз, черный карандаш удлиняющий брови и красный на губах. И все же, раскрашенная таким образом, играющая комедию в двух шагах от меня с актерами, нагримированные физиономии которых смеялись возле ее личика, она поразительно воплощала идеальный тип, воссозданный наитончайшими английскими художниками: Россетти, Берн-Джонсом, Моррисом по круглым пано флорентийцев эпохи, предшествовавшей Рафаэлю.