Как бы в довершение странного впечатления жестокости, производимого ею при всей се грации, когда молодая женщина смеялась, углы ее губ несколько поднимались, обнажая при этом острые, плотные, очень белые зубы, напоминавшие зубы хищного животного или грызуна.
Стараясь теперь восстановить в точности те впечатления, которые овладели мною при виде двух сообщниц Молана, в его любимой игре в любовь без сердца, я сознаю, что мое настоящее знание их характеров влияет на мои воспоминания об этой первой встрече. Я не думаю, однако, что слишком сильно ретуширую мои воспоминания. Я до сих пор слышу, как в ту минуту, когда аплодисменты неслись из партера, черневшего фраками, и из лож, блиставших туалетами, навстречу маленькой Фавье, я говорю Жаку:
- Ты выбираешь хорошо, когда постараешься.
- Всякий делает, что может, - отвечает он, качая головой.
- Хотел бы я знать, - продолжаю я, - имея отличающихся такою красотою любовниц…
- Любовницу, - поправил он, - Г-жа Бонниве вовсе не моя любовница.
- Для того, что я хочу сказать, - продолжал я, - это безразлично. Итак, я хотел бы знать, как ты делаешь, чтобы не попасть в хронику, в роман с прозрачными намеками, словом, чтобы избавиться от всех миленьких приемов полемики, обычных для твоих собратьев?
- Я, как Прудон, - отвечал он, смеясь, - о котором Гюго говорил, что он носит лягушечью кожу в кармане. Этот талисман, кажется, спасает от всяких опасностей…
- И ты полагаешь, что это счастье будет длиться вечно?… К тому же не только собратья, но и эти женщины сами…
- Они? - спросил он. - Вот тебе аксиома, как бы сказал этот глупец Ларше: женщина - наилучшее противоядие против другой женщины. Посему… - и золотым набалдашником своей тростниковой палки он указал мне сначала на зал, потом на сцену.
- А месть с досады? А серная кислота и револьвер? И все остальное? На твоем месте я бы не доверял одному из этих двух созданий.
Я незаметно повернул набалдашником моей трости в сторону зала, давая понять, что говорю о г-же Бонниве.
- Правда, прелестная королева Анна и на тебя производит впечатление кокетливой хищной птички, маленького свирепого ястреба, с которым не очень-то можно шутить… Ну, теперь, - продолжал он вставая, - акт кончился; если хочешь, я представлю тебя и той и другой. Это очень странно. Поверишь ли ты, что во всех моих приключениях мне всегда до некоторой степени нужен зритель. И вспомнить только, что были такие дураки, которые осуждали введение наперсников в древних трагедиях. По-моему, нет действующего лица более естественного…
Он взял меня под руку, произнося эти слова, полные такого наивного высокомерия, которыми он мне отводил роль свидетеля, спутника, увлекаемого орбитой его солнца. Странная вещь, я настолько действительно создан для вторых ролей: Пилада при Оресте, Горация при Гамлете, что его бесцеремонность меня не оскорбила. Увы, сама судьба предназначила мне быть неудачником во всем и везде, как и Горацию. Какая насмешка, что в Гамлете мне дан неумолимый себялюбец, который вел меня в уборную маленькой Фавье; и я покорно следовал за ним, сначала между декораций, торопливо перестанавливаемых грубыми руками машинистов, потом по лестнице, кишевшей костюмершами и фигурантами, наконец по коридору с рядом дверей, из-за которых слышался смех, песни, споры, шум быстро выливаемой воды и даже термины карточной игры. Из кулис, одно название которых заставляет мечтать молодых и старых буржуа, мне были хорошо знакомы только кулисы Французской комедии, куда я так часто сопровождал несчастного Клода. Они отличаются той корректной, но до некоторой степени условной респектабельностью, которая слишком часто портит игру пайщиков и пенсионеров этого знаменитого театра. Вследствие моей ненависти ко всякого рода претенциозности, я всегда недолюбливал этих коридоров Комедии, таких изящных с их вековыми портретами, почтенными бюстами и парадным видом фойе-салона. В них более чем где-либо испытывал я разочарование от контраста между спектаклем и его оборотной стороной, между престижем театра и его кухней. Напротив того, в кулисах более простеньких театров, куда меня увлекали иногда приятели, в Варьетэ, в Жимназ, в Водевиде в этот вечер я чувствовал, сколько разительных противоположностей, изворотливой импровизации, чисто животной энергии требует прихотливое ремесло актера.