- И зачем ты только забавляешься возбуждением ее ревности? - отвечал я. - И каким жестоким ты можешь быть! Ты ее огорчил сейчас, она рассердилась…
- Рассердилась! - воскликнул он и повторил: - Рассердилась?… А вот и доказательство: она только что просила меня проводить ее домой сегодня. Ее мать не придет за ней… Рассердилась?! Но женщины обожают такие поддразнивания. Во-первых, это их занимает, а во-вторых, они, как и все злые животные (пожалуйста не морщись): их нельзя покорить, не причиняя им боли… Мне очень хочется, чтобы ты познакомился теперь с соперницей. Около половины акта Фавье уйдет со сцены, я поднимусь в ложу г-жи Бонниве и попрошу позволения тебя представить. Это совсем другая женщина, увидишь сам…
Теперь, восстанавливая подробности всех этих воспоминаний, я ясно понимаю истину, которая в то время от меня ускользнула. Молан был более чем прав, труня над поразившим меня ударом молнии. Я влюбился в Камиллу Фавье с самого момента ее появления на сцене с ее личиком, полным такой изящной красоты и страданья, так сильно напоминавшим мне художественные создания мастера, которого я так много изучал. Влюбился? Удар молнии? Эти многозначительные и трагические слова, в сущности, мало подходят к ощущению, почти не выходившему из области мечтаний. Тем не менее эта маленькая актриса, о которой я не знал ничего, кроме разве того, что она очень верно передавала свою роль и что она любовница модного писателя, затронула одну из самых чувствительных струн моего сердца. Несмотря на похвальбу Молана, несмотря на ребяческую грацию ее приема, она могла быть развратницею или интриганкой. Во всяком случае, это была довольно развязная наивность, так как по показанию моего приятеля, осада ее добродетели не имела ничего общего ни по продолжительности, ни по трудности с осадою Трои и даже Парижа. Когда сердце затронуто, тогда обыкновенно не рассуждают, а мое было затронуто. Да, это дитя занимало уже видное место в моих чувствах: мысль о том, что в этот самый вечер она уедет из театра с Моланом, возбудила во мне странную грусть. Еще раз повторяю: только теперь я объясняю себе эти впечатления; тогда я довольствовался тем, что их переживал. Сидя в ложе с биноклем в руках, я вполне искренно верил, что грусть эта происходит оттого, что и мне, как и многим другим, пришлось убедиться в банальной истине: «Чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Кроме того, ни привычка, ни годы не притупили во мне сознания вероломства в любви. Я никогда не мог лгать своим любовницам, даже тем, которых берут, как лишнюю прислугу, на восемь дней. По правде сказать, я мало был знаком с этим жанром. Мои капризы обыкновенно длились годами, и в них я испытал такие разочарования, которые должны были бы сделать меня снисходительным к уловкам мужчин относительно женщин. Повесы в роде Жака Молана - это отместка за нас простофиль, никогда не умевших заставить себя полюбить, просто потому, что сами любили.