Каким образом мог совершиться подобный переворот в этом уме? Но нужно ли требовать объяснения некоторых натур, первобытным инстинктом которых является приноравливание к обстоятельствам, как у других инстинктивно является желание восставать и бороться против них? К последним принадлежала бедная «Голубая Герцогиня». Эта основная разница характеров всегда мешала настоящей близости обеих женщин. Между ними не было и не могло быть истинных отношений. Я слишком ясно понял это, когда после десяти минут разговора с матерью увидел вошедшую Камиллу, ее бледность, ее глаза, затуманившиеся от пролитых слез, очевидное волнение всего ее существа, которого мать даже и не подозревала.
- Теперь твоя очередь примерять, - сказала она. - Иди, мама… Мы тебя подождем. Г-н Лакроа, верно, может уделить нам несколько минут. Потом, когда добрая женщина затворила дверь, Камилла сразу спросила меня. «Видели вы Жака?»
- Я был у него сегодня утром, - отвечал я.
- Значит вы знаете, что мне все известно?
- Я знаю, что вы писали Фамберто, - уклончиво отвечал я.
- Вы, конечно, знаете и то, что ваш друг ответил мне, когда я спрашивала у него объяснения его лжи?… Он, верно, послал вас, чтобы вы после передали ему о том впечатлении, которое произвело на меня чтение его гнусной записки?… Ну, признавайтесь, это будет честнее…
- Зачем вы судите так обо мне, мадмуазель, - сказал я с горестью, искренность которой она почувствовала, потому что взглянула на меня с удивлением, и я продолжал удивляясь и сам тем словам, которые произносил: «Вы были справедливее ко мне… Вы понимали, что иногда молчание не выражает ни одобрения, ни соучастия. Правда, Жак не скрыл от меня ни вчерашней своей печальной хитрости, ни сегодняшней записки. Со своей стороны, я не скрыл от него того, что думаю о его жестокости, и если я пришел сюда, то сделал это по собственному побуждению, под влиянием симпатии, на которую, сознаюсь, не имею права… Нашей дружбе нет и двадцати четырех часов. Тем не менее симпатию эту я питаю… Вы говорили со мной со слишком благородной сердечной откровенностью, со слишком трогательной доверчивостью, чтобы оставаться впредь чуждой мне…
Я думал… Ах, я и сам не знаю, что я думал. Я почувствовал, что вы несчастны и пошел к вам, так естественно, так просто. Если это была нескромность с моей стороны, вы хорошо наказали меня за нее сейчас.
- Простите меня, - сказала она совсем другим голосом и с другим взглядом, протягивая мне свою маленькую горячую ручку. - Я страдаю, и это делает меня несправедливой… Я также, хотя очень мало вас знаю, чувствую к вам слишком большую симпатию, чтобы сомневаться в вашей… Но эта записка Жака меня слишком оскорбила… Я люблю его, он это знает и думает, что может себе все со мной позволить. Он ошибается. Он не знает, на что он меня толкает, играя так моим сердцем!