О, малодушие этих тайных уступок! И натыкаюсь на кого? На самого Жака.
- Ты идешь к Камилле? - спрашивает он с добродушием, в котором мне чудится насмешка; мне кажется даже, что я краснею, отвечая ему:
- Нет, я гоняюсь за тобой, был у тебя на площади Делаборд, затем в клубе.
- Ты шел за тем, чтобы защищать ее, я уверен в том, - сказал он, беря меня под руку. - Я знаю, что вы говорили сегодня днем и что ты даже защищал меня. Я очень тебе благодарен за это. Было бы вполне законно, если бы ты постарался воспользоваться положением. Да, да! Только ведь ты честный человек… Ну-с, дело ее окончательно выиграно, и мы настолько помирились, твой друг и я, что завтра она придет в мою холостую квартирку, в мою «любовню», как говорил твой друг Ларше. Это единственное удачное словцо этого бедняги.
- А г-жа Бонниве? - спросил я совершенно ошеломленный этой внезапной переменой фронта.
- Г-жа Бонниве, - грубо отвечал он, - дурища, просто дурища, grus officinalis, - светская женщина во всей своей мерзости, вот что такое г-жа Бонниве… Правда, я ведь говорил тебе о предстоявшем свидании на кладбище Реге Lachaise… Ну-с, она явилась туда с намерением заставить меня вскарабкаться на самую высокую иву из тех, под которыми мы вместе прогуливались. Словом, в этой прогулке наедине она была еще более холодной кокеткой, чем когда мы размазываем с ней в ее салоне… Так как я не очень-то люблю, чтобы надо мной потешались, то мы расстались поссорившись или около того…
- И значит Камилла воспользуется тем желанием, которое отвергла та? - прервал я. - Кажется, это называется «переводом» на языке финансистов.
- Ты не угадал, - сказал он, качая головой, - Сердце мужчины более сложная вещь… Усадив г-жу Бонниве в ее карету, так как она имела нахальство или предосторожность, как тебе будет угодно, явиться на свидание в своей карете, я сказал ей удивительную фразу лорда Герберта Богэн, с которой он обратился к г-же Эторель после того, как имел нахальство объясниться ей в любви при втором визите. Ты ее не знаешь? О, это нечто замечательное в смысле дерзости и самомнения.
- Вы знаете, я больше не доставлю вам подобного случая. - И я поклонился ей слишком спокойно, чтобы эта дура могла поверить моей искренности. Я был искренен, однако. Я закурил сигару и отправился пешком по направлению бульвара с таким чувством радости, которое смущало меня самого. Я только что открыл, что не только не люблю этой женщины, но что она мне даже страшно не нравится. С ней посещение маленькой квартирки, обычного места действия моих наслаждений, было бы лестным для моего самолюбия спортом, но в общем тяжелой обязанностью. Она худа, черства и с претензиями. Кости и несносный характер - плохая музыка!… Рядом с этим явился образ другой женщины, и эта полуизмена, в которой я перед ней провинился, сделала мне ее еще милее, по сравнению настолько милее, что я вошел в кафе с тем, чтобы с места написать своей хорошенькой Камилле примирительную записку. Я отдал бы весь свой авторский гонорар этого вечера за то, чтобы королева Анна видела меня, которого она считала проливающим где-нибудь слезы оскорбленного самолюбия и отверженной любви. Вот уж это было бы и на меня похоже!…