Она прислонилась к плечу Мориса; она поцеловала его в щеку.
- Что же сделал Эскье?
- Он отнесся ко мне превосходно, как всегда. Он меня успокоил, утешил. Он тотчас же высказал мнение, что надо ехать к тебе. Он почти также тревожился, как я; мы оба думали об одной и той же страшной вещи; не признаваясь в этом друг другу, мы оба боялись…
- Что я застрелюсь? - спросил улыбаясь Морис.
- Не произноси этого слова, никогда, никогда!… Это меня колет, как удар кинжала… Муж писал мне накануне: в Люксембурге все идет хорошо. Он не может вернуться в Париж, по крайней мере, еще через месяц, даже два… Для него, для слуг, для света я еду на несколько дней в Лоррен, в деревню, к м-м Домье. Мы так условились с доктором и Эскье… О, вся эта ложь мне немало стоила! Когда Клара взглянула мне прямо в лицо и спросила: «Вы едете в Лоррен?…» Я отвернула голову и не посмела ответить ей ни да, ни нет. Сколько хитростей, сколько обманов! Как стыдно и отвратительно все это.
Она остановилась на минуту с грустной тенью на лице; но когда она заметила, что та же грусть отразилась и в чертах Мориса, она постаралась улыбнуться и произнесла, победив угрызения совести:
- Что же такое? Ведь это ради тебя я лгала. А я тебя обожаю. Теперь не будем больше говорить обо мне. Ты знаешь, как страдала твоя Йю вдали от тебя. Скажи же мне, страдал ли ты хоть немножко вдали от нее.
И с грациозной беспомощностью, так пленявшей Мориса, она закрыла глаза и положила голову на грудь молодого человека. Он молча глядел на нее.
Солнечный день, наконец, поборовши туман, бросал яркие лучи в окна вагона. Они отражались розовым на красных спинках и сиденьях, стеганых диванов; тот же розоватый цвет лежал на лице и волосах Жюли. Бедное лицо со следами еще недавно пережитых страданий!… Морис с тревогой, с нежностью смотрел на него. Растрепавшиеся волосы вились вокруг лба; прикрывали виски и уши, почти скрывали шею; это были чудные волнистые волосы, тонкие, густые, тяжелые. Они напоминали собою реку, в которую втекает до двадцати разноцветных источников; темные, светлые, некоторые совсем рыжие, они имели свой особенный, раздражающий запах.
Помимо воли, беспокойный взгляд Мориса искал в них бледных серебристых нитей… Но нет, их там не было. Все было жизнью в этой роскошной растительности; густой, темный пушок подымался от самого лба. Взгляд Мориса спускался, следил за линиями этого лба… Как, нет морщин? Да… есть. Две лучистые линии, одна более глубока, другая едва заметная, как бы представляющая неловкое, неуверенное продолжение первой. Обыкновенно как та, так и другая были едва заметны, но пыль во время дороги осела на кожу и они углублялись.