«Вот такими они будут через несколько лет», - подумал Морис.
Движимый какой-то таинственной, спокойной и в то же время повелительной силой, он продолжал рассматривать это дорогое лицо. Нос был прелестных очертаний, чисто римский, правильный нос, без малейших недостатков! Рот решительный и пунцовый. Но глаза, такие молодые, такие детские, когда открыты веки, теперь действительно казались постаревшими.
Вдоль век, особенно по краям была масса мелких морщинок. «Это слезы», сказал себе Морис, чтобы утешить себя, потому что это открытие действительно его мучило. Слезы идут через веки, наполняют их солью, изменяют цвет и производят морщинки.
Увы! Это было еще не все! Около самого края глаза, несмотря на легкую прядь волос, спускавшуюся до век, ясно был виден целый сноп морщинок на нежной коже, они старили это лицо… Эти мелкие, лучистые линии вздрагивали, когда вздрагивали веки и шли вокруг всего глаза.
Почему Морис не мог оторвать взгляда от этих, почти незаметных признаков старости на этом все еще красивом, обворожительном лице? Почему, помимо воли, думал он о других глазах, о свежести другой кожи? Он продолжал свое беспокойное исследование. Шея слегка сливалась с полными плечами; но овал щек, подбородка и рот остались восхитительны, совсем молодые. Сквозь полуоткрытые во сне губы, - Жюли незаметно уснула, - виднелись два ряда нетронутых зубов с белой эмалью и плотных, как зубы девочки.
Такою, как она была здесь, под его испытующими глазами, была ли она молода или стара? Стара, конечно, нет; но и нельзя сказать, чтоб молода. Это лицо, на которое он столько раз смотрел, потеряло для него признаки красоты и возраста. Он был так помят жизнью, что чувствовал необыкновенную нежность к этой женщине, которую держал в своих объятиях и на лице которой время оставило свои неизгладимые следы. Сильное волнение овладело им и потопило его мечты, беспокойство о завтрашнем дне, сожаление о том, что не случилось, но что могло бы случиться. Он признался себе, наконец, что так глубоко любит эту женщину, преданную ему и душой и телом, как никогда не полюбит другую. Другие посевы могли бы возобновить плодородие его сердца и это сердце могло бы дать новые жатвы нежности; но жатва, собранная Жюли, всегда останется единственною. Жюли первая открыла спрятанные в нем тайники страсти и первая воспользовалась ими. Теперь все для него было ясно и объяснимо. Его глаза, устремленные на спящее лицо любовницы, видели ее в первый раз такою, какою она есть на самом деле.
«Да, она скоро состарится… А я ее люблю не меньше, я люблю ее даже больше, более глубокой и трогательной нежностью».