- Ты не понимаешь, - выдохнул я, когда меня таки оставили в покое, - меня никто не понимает, и объяснить это невозможно, пока сам в полной мере не испытаешь на себе. Я за эти годы так измучился, что уже не понимаю кому хуже: Лив, что умерла, или мне, жить с этой виной дальше. Я каждый день борюсь сам с собой, заставляю себя жить дальше, что-то делать, реагировать на проблемы других нимфов. Но это с каждым днём делать всё труднее и труднее, у меня даже закрадывалась мысль о том, чтобы последовать за ней туда, вниз с Голубого утёса. Так хочется больше ничего не чувствовать, не думать, не страдать … и не любить, - закончив говорить, я безвольно опустил голову на грудь, пытаясь спрятаться от всего мира за завесою собственных волос, что милосердно скрыли от Мела боль, смотрящую сейчас вокруг моими глазами.
- Это не жизнь, - печально отозвался Мел, - почему ты мне раньше этого никогда не говорил?
- А зачем? - скептическая гримаса исказила мое лицо, - что бы это изменило? Не знаешь? А я тебе скажу - ты бы стал меня жалеть, а мне не нужна жалость, ни твоя, ни чья-то ещё. Жалость ещё никому не приносила пользы, я даже сам себя не жалею.
- Это я заметил, только для чего ты себя так мучаешь, не давая жить как все, наслаждаясь каждым новым днём, а не устраивая персональные пытки?
- Я не помню другой жизни, я не помню вкуса радости или наслаждения, меня не привлекают развлечения и даже танцы, хотя в прошлой жизни я их очень любил. Любил… такое знакомое слово, но от него веет только смертельным холодом и отчуждением.
- Что ты будешь делать, если появится другая тиали?
Я на пару секунд задумался, прежде чем дать ответ:
- Не знаю, Мел, правда, не знаю. Я себе не представляю такой ситуации, мне она кажется фантастически невероятной и невозможной. Да и я, скорее всего, не смогу никому открыть своё сердце, оно надежно скрыто под толстой каменной бронёй, до него не добраться даже мне самому.
- Я, пожалуй, пойду, - засобирался Мел, - я сильно устал борясь за жизнь этого тролля, да и брат от меня что-то хотел, я с ним так и не успел поговорить, он стал меня избегать.
- Спокойной ночи, - пожелал я другу, внутренне жалея, что таки не выдержал и признался в своих страданиях, показывая тем самым слабость.
Как бы этот сиюминутный порыв не вышел мне боком, думал я, продолжая сидеть в кресле и после ухода Меллоуна. Я не привык обнажать свои уязвимые места даже для друзей, опасаясь внезапного удара в спину. Такое уж у нас, наследников рода, воспитание. Отец всегда говорит, чтобы я никогда никому не доверял, и лишь тогда из меня получится хороший правитель, такой же, как и он сам.