— Основные показатели в норме, — наконец говорит врач. — Но некоторые… слишком увеличены, либо непропорциональны. Это может говорить о синдроме Эдвардса, но повторюсь, показатели косвенные.
Юлька вскрикивает, мне название синдрома ни о чем не говорит, я с трудом подавляю в себе желание достать телефон и найти информацию в сети. Но я продолжаю лежать, датчик все ещё на моем животе… И надеяться, что вот сейчас врач скажет — извините, я ошибся… Или например перепутал. Или все просто не так страшно, как читается в глазах моей сестры.
Юля говорила, врач терпеливо отвечал на миллион её вопросов. На меня в принципе внимания никто не обращал. Я не человек, я матка. Просто матка на ножках. Я сосредоточилась на ощущениях. Ощущения были так себе, но и сбежать, просто закрыть на ситуацию глаза не выйдет. Врач все говорит, водит датчиком по моему животу, видимо, пытаясь найти то, что может опровергнуть его слова, и не находит. Затем машет мне рукой — одевайся. Я одеваюсь и выхожу из кабинета, сажусь на кушетку и пытаюсь не прислушиваться. Юлька выходит через несколько минут и громко хлопает дверью.
— Пошли, — бросает она не глядя на меня.
Я вновь чувствую вину и ещё страх за ребёнка, которого ещё даже не не чувствую ещё, и мне вдруг остро хочется, чтобы он шевельнулся, дам мне как-то понять, что все хорошо… но нет тринадцати недель полных, я была уже беременной, знаю, рано… Но как-то грустно понимать, что ребёнка могут отнять, а я так и не почувствую его.
Юля молчит всю дорогу. Молчит и руль стискивает, что есть сил. Однажды срывается на красный, не дождавшись каких-то трех секунд. Резко останавливает автомобиль, он визжит тормозами. Я надеюсь, что она просто уедет домой и увезет с собой весь свой гнев и разочарование, но одновременно понимаю — не будет этого. Она все выскажет. И самое ожидаемое мной — я же говорила… Да, она говорила, но от этого нисколько не легче. В лифте тоже молчим, и мне уже самой хочется прервать это молчание, но не хватает духу.
— Да, ты говорила, — произношу я наконец уже в квартире.
А Юлька… Она подходит к двери, стучится о неё головой затем сползает на пол. Щенок испуганно скулит, он и так Юлю боится, а теперь ещё и не понимает, что происходит. Я сажусь рядом на корточки, потом думаю, что мне наверное нельзя так сидеть… усаживаюсь на попу, берегу свою матку и ненужного уже наверное ребёнка в ней.
— Ты понимаешь, — наконец говорит она. — Ты понимаешь, что мы теперь даже аборт сделать не сможем? А этот Эдвардс… он даже жить не будет малыш. А если будет, то мы проклянем каждый день с ним… и от вины и от невозможности полюбить ЭТО.