А может быть, в первый?! Не связанный заданием, не скованный жестким регламентом времени, не озабоченный программой испытаний, — действительно, не в первый ли раз я так беззаботно отдаюсь этим небесным краскам? Какие почти фантастические картины открывались перед моими глазами раньше, сколько истинно прекрасного видели они в высотных маршрутах!.. Но суровая профессия ни разу, кажется, не позволила мне предаться свободному, вдумчивому созерцанию этих редкостных зрелищ. И только сегодня...
Даю газ и разгоняю машину в сторону легкого алого облачка. Скорость нарастает, достигает максимальной -моя последняя скоростная площадка! — а до летучего облачка еще далеко...
Выйдя на Серпухов, я начинаю подражать парению своей любимой птицы — орла: пологими кругами и восьмерками на предельно малой скорости спускаюсь к земле. Потом, на высоте трехсот метров, продолжаю полет по знакомому, столь дорогому памяти маршруту. Здесь проходили когда-то, в бытность мою линейным пилотом, рейсы наших тихоходных пассажирских самолетов. Внизу Ока — места моего любимого Поленова: Таруса, Алексин. Вот тихий, уютный, весь в зелени городок Одоев — он всякий раз как бы приглашал опуститься там и отдохнуть. И наконец, конечный пункт задуманного маршрута — город Белев. Здесь начал я свою службу в Красной Армии, здесь принял присягу на верность нашей Советской власти! Много других воспоминаний связано у меня с этим городом. Кружась над Белевом, я отыскиваю кладбище, на котором похоронен мой друг и учитель Аркадий Арсеньевич Ионин, давший мне такие памятные уроки — и летного мастерства, и жизненного поведения. Салютуя памяти этого прекрасного коммуниста, сделал на высоте 100 метров три крутых виража.
Домой возвращался, медленно набирая высоту. Мысли приняли привычный для них в последние годы ход. Всплывали в памяти события и люди, встречи и дела.
Нет, как ни хорош замысел прощального полета, маршрут этот слишком короток, чтобы связать между собой все дорогие мне места. И слишком быстротечен, чтобы вполне оживить образы тех легендарных и оставшихся безвестными людей, вместе с которыми мне выпало счастье жить, работать, бороться.
Над своим аэродромом я перевел винты на тяжелый шаг, убрал газ и пустил самолет почти в отвесное пикирование. Ощущение невесомости, привычно возникшее в первый момент, сменилось быстро возрастающим давлением — на плечи, спину, ноги. Меня прижало к сиденью. Стрелка высотомера стремительно вращалась справа налево. Я шел в пикировании почти до самой земли. Потом резко, чтобы испытать крепость своего организма, выхватил машину. Боль во всем теле стала острой, кровь сильно прилила к голове и глазам. Но я чувствовал: есть еще порох в пороховницах!